Безголовое дитё - Светлана Георгиевна Семёнова
— Горох! — заорала Нилка, — Ой сколько гороха! Борька, Изька, смотрите, Светка горохом кидается!
Дети подбегают к крыльцу, и, собирая горох в жмени, бросают его друг на друга.
— Давайте штреляться горохом! У меня ешть трубочка, я первый придумал! — и Борька побежал домой за трубочкой.
Дети разбежались в поисках трубочек. Кто домой, кто на сметник, кто на развалку. Прикусив губу, Ветуня осознала своё поражение и заревела от обиды.
Вскоре дети опять собрались у крыльца. Почти все обзавелись разными трубочками и, набирая в рот гороха, с силой выдувая его из трубочек, стреляли друг в друга. В результате весь двор был усеян горохом.
Вдруг Ветуня услыхала вопли Бабуни:
— Геть отсюда, шмакадявки! Нэ чипать! Это мой горох, гэть уси, шоб я вас тут нэ бачила!
Бабуня открыла дверь, и умышленно не замечая Ветуню, прошла на кухню, взяла там веник, совок и миску. Вышла во двор и, шмыгая носом, стала собирать горох. На длинные общие балконы повыходили соседки, чтоб посмотреть на Бабуню и посочувствовать её беде.
— Мадам Тимош, и шо, вы хочете этот мусор кушать? — крикнула с балкона второго этажа тётя Броня.
— А вы, мадам Броня, можеть предложите мине форшмак на обед? Или ещё какой-нибудь бигус? Так я со всем удовольствием скушаю, — ответила Бабуня, ссыпая горох с совка в миску. — Я хорошо его промою та высушу. Шо вас беспокоить мой кишечник? Чем добру пропадать, нехай краще утроба лопнеть.
Женщины на балконе посмеялись и разошлись.
Весь день Бабуня не разговаривала с Ветуней. А вечером Ветуня наслаждалась гороховой кашей с постным маслом.
МЬЯСО
Часто вспоминаю копошащуюся у плиты, со слезящимися глазами мою дорогую Бабунечку. Бедная моя Бабуня, драгоценная моя Домочка, Домна, Домникия Михайловна, уважаемая мадам Тимош, как называли тебя в одесском дворе на Преображенской улице. Из моей памяти никто и никогда не вытеснит тепла твоих шершавых ладоней, твоих слезящихся глаз от коптилки и от дыма печки, на которой ты готовила то "мьясо". Мья-со… Какое смешное слово… Сегодня оно обретёт реальный смысл. Где-то я читала, что человек за пять первых лет своей жизни получает больше информации о мире, чем за всю последующую жизнь.
Ветуня почти три года своей маленькой жизни провела с бабушкой в одесских катакомбах. И теперь навёрстывает упущенное. Новые слова обретают смысл в ощущениях.
Итак, сегодня Бабуня принесла какое-то «мьясо». Где уж она его достала, Ветуня не успела спросить. Бабуня уже растапливала печку в тёмной кухне. Поставила казанок на камфорку и стала колдовать над ним. Чтоб не мешать Бабуне, Ветуня взяла куколку Зойку и села на крыльце в ожидании новой еды. Куколку Зойку ей однажды принесла Бабуня. Маленькая тряпочная модель человечка, сшитая из грязных лоскутков, с нарисованной химическим карандашом мордочкой. Фиолетовые глазки, фиолетовые бровки, фиолетовые губки. Эту куколку передал Ветуне зайчик, сказала Бабуня.
— А хто такой зайчик?
— Это такой зверь.
— Значит он немец?
— Та не, он добрый зверь. Он живёт в лесу. У него длинные ушки.
— Немцы, шо живут в лесу тоже добгые? С длинными ушками?
— Ну, нет же ж. Немцы злые звери, а зайчик добрый, як твой Жулик, только ушки у него подлиньше.
— А-а-а. Ага.
Сейчас Ветуня сидит на крыльце и баюкает свою Зойку. Вскоре из кухни повеяло чем-то незнакомым, но очень вкусным, приятно пахнущим. У Ветуни потекли слюнки. Запах, минуя коридор, дошёл уже до крыльца и привлёк внимание голодных детей, играющих во дворе.
— Ой, и шо это сегодня у вас так заманчиво пахнеть? — спросила соседка тётя Рива, проходящая мимо, и остановилась около крыльца.
— Мьясо, — похвасталась Ветуня.
Её ответ предназначался не столько для соседки, сколько для Борьки и Нилки, которые застыли около крыльца и принюхивались.
— Ну, долго ещё? — капризным тоном крикнула Ветуня, направляя звук в кухню.
— От скажене дитё, ну шо за нетерплячка? — донеслось из кухни. — Зараз помешаю и попробую. Мьясо тушится довго, шоб стало мягким и сочным.
Ветуня кокетливо вздохнула, мол, всегда так, мол
каждый раз, когда Бабуня готовит мьясо, нужно долго ждать.
Ветуня терпеливо ждёт. Но запах, доносящийся из кухни, стал меняться, и вскоре приобрёл какой-то не очень приятный оттенок, насторожил Ветуню, и она уже стала сомневаться, что это мьясо доставит ей удовольствие.
— Фу, как завоняло, — сказала Нилка и, заткнув пальцами ноздри, отошла от крыльца.
— Ой, боже ж мой, боже! Шо я наробыла! — закричала Бабуня из кухни жалобным писклявым голосом. — Откуда оно взялося это мыло? Я ж его шукала, а воно тут оказалося! Боже, шо я наробыла!
К крыльцу уже сбегались соседи, все заглядывали в коридор и затыкали носы. Бабуня выбежала на крыльцо и, держась за голову обеими руками, рыдала. Кричала что-то непонятное, из воспалённых глаз катились слёзы.
— Ну, Бабунечка, не надо, не плакай, — успокаивала её Ветуня.
— Мадам Тимош, придите в себе, помолчите кричать и подберите лицо, ви совсем потеряли облик, кричите на усю Преображенскую, — тётя Рива пыталась обнять Бабуню, — шо такое из вами? Или я шо-то не понимаю или у вас хто-то погиб?
— Слава богу, нет, но я снивечила усё мьясо, целый килограмм, хотела дитё мьясом накормить, и вот нате вам, пожалуйста. Сняла крышку, шоб помешать и умостила её прямо на мыло, помешала и опять накрыла казанок, а оно, зараза, прилипло до той крышки и стушилося вместе с тем мьясом. Ну, шо вы скажете за моё поведение? Я ж сама положила его на край плиты посушить и совсем забыла. И вот вам, пожалуйста, ни мьяса, ни мыла! — захлёбывалась от рыданий Бабуня.
— И де ж вы достали столько мяса?
— Та я ж сегодня с шести утра
