Три женщины - Владимир Лазарис
Человек старого уклада, синьор Фраделетто был шокирован живейшим интересом Маргариты к постимпрессионизму, символизму и, что было в его глазах уж полной ересью, к зарождающемуся модернизму.
Фраделетто познакомил Маргариту и с шедеврами западной литературы. Особенно она была потрясена «Божественной комедией» Данте[17]. В ней Маргарита увидела путеводную звезду. В своем экземпляре «Божественной комедии» она делала множество пометок на полях и обращалась к Данте за советом в трудные минуты жизни.
Впервые такие минуты ей пришлось пережить, когда в пятнадцать лет за ней серьезно начал ухаживать сорокалетний профессор-антрополог из Флоренции, с которым она познакомилась летом на адриатическом взморье, где отдыхала с гувернанткой. У профессора была огненно-рыжая борода и густой баритон. Когда-то у него была русская жена. Маргарита называла его «злым роком» своей юности, имея в виду не интимную связь — она уверяла, что их отношения были совершенно чистыми, — а тот переворот, который совершил в ее мировоззрении профессор-социалист. Он познакомил Маргариту с догматами марксизма[18].
Зная о неприязни своего отца к социалистам, Маргарита, вернувшись домой, начала переписываться с профессором тайно. Она тщательно скрывала от родителей его письма и подарки. Любовные признания своего поклонника Маргарита пропускала мимо ушей и старалась поддерживать с ним чисто дружеские отношения. Профессор умолял Маргариту прислать ее фотографию, а она послала фотографию Шелли[19] с такой надписью: «Мой любимый поэт — моему другу, которым я восхищаюсь». Друг, не лишенный чувства юмора, выслал ей фотографию Маркса и начал засыпать газетами, брошюрами и научными книгами, включая «Капитал» и труды князя Кропоткина[20].
Начав читать присланные профессором книги, Маргарита была потрясена: оказалось, что в основе неравенства людей лежат деньги. Деньги, которых было так много у ее отца и так мало у других людей. Марксизм рассматривает человеческую историю как бесконечную борьбу между эксплуататорами и эксплуатируемыми. Если бы у рабочих и крестьян было развито классовое сознание, они объединились бы, избавились бы от своих хозяев и создали бы свободный мир, где нет нищеты, где богатства и блага делятся поровну между всеми людьми.
Потрясение было так велико, что у нее началось душевное брожение. Маргарита вкусила запретный плод вольнодумства. Она будет бороться за дело отверженных и угнетенных. Влюбленный профессор вооружил ее жизненной философией совсем иной, чем у родителей, и объяснил в марксистских терминах истоки ее душевного потрясения, которое Маргарита вслед за Марксом назвала «бунтом стыда» за свое привилегированное положение в обществе. Идеологические искания, в которые она погрузилась, возбуждали ее больше, чем ухаживания сорокалетнего мужчины, и она продолжала с ним переписываться.
Родители очень скоро раскрыли ее тайну. Синьора Грассини чуть не хватил апоплексический удар. Он пришел в ярость и кричал, что Маргарита опозорила семью и сведет его в могилу. Отбросив хорошие манеры и всегдашнюю сдержанность, он кричал дочери, что, если она не перестанет поддерживать связь со своим профессором, «подрывающим основы государства», его, синьора Грассини, могут сослать в какую-нибудь дыру вроде Сардинии и придется им оставить дворец на Большом канале. Бедный синьор Грассини даже не мог себе представить, что вся его тирада возымеет действие, прямо противоположное желаемому: Маргарита убедилась в правоте той жизненной философии, которую преподал ей профессор.
Она начала прибегать к предосторожностям: встречала почтальона каждое утро и забирала письма профессора; уговорила гувернантку сопровождать ее до газетного киоска, где она покупала рекомендованные им социалистические газеты.
Маргарита с негодованием читала о страданиях рабочего класса. Особенно сильно на нее подействовала история двух молодых женщин, которые отказались от своего высокого положения в обществе, чтобы помогать беднякам. Под впечатлением этой истории Маргарита навестила крестьянскую девочку, парализованную с рождения, которая лежала в бедной, неубранной хижине. Свое сострадание и гнев Маргарита высказала в статье, подписанной псевдонимом «Марта Грани», сохранив в нем первые три буквы своего имени и первые три буквы своей фамилии: МАРгарита ГРАссини.
Статья появилась в социалистической газете в Турине, а восторженный профессор прислал из Флоренции огромный букет алых роз. Но родители перехватили его и устроили ей новый скандал. Маргарита рыдала, что не помешало ей украдкой посматривать на мать и заметить в материнских глазах искорку уважения и даже гордости: статью ее дочери напечатали в газете! Что сказала бы бабушка Дольчетта? «Браво, детка!»- сказала бы бабушка Дольчетта. Синьора Грассини в этом не сомневалась.
Запах алых роз Маргарита запомнила на всю жизнь. Для нее он стал запахом ее первой победы, ее первой публикации. Один лепесток она вложила в «Божественную комедию».
Очень скоро среди местных социалистов прошел слух, что юная дочь процветающего и уважаемого Амедео Грассини стала социалисткой, и ее прозвали «Красной девой» в честь Луизы Мишель[21], одной из руководительниц Парижской коммуны.
* * *
Синьор Амедео Грассини соблюдал еврейские традиции: исправно посещал синагогу, сидел во главе стола на пасхальном ужине, а на исходе каждой субботы выходил на улицу раздавать милостыню уже ожидавшим его еврейским беднякам. Был он и главой попечительского совета еврейской школы «Талмуд-тора»[22]. Но Маргариту не учили древнееврейскому языку, и вообще она была далека от еврейства. Благодаря деловым связям отца с католической верхушкой ей был ближе католицизм, хотя и он не удовлетворял ее духовные запросы. Ответ на них она нашла в социализме.
Однажды Маргарита уговорила отца пригласить на пасхальный вечер приехавшего в Венецию из Англии известного еврейского писателя Исраэля Зангвила[23], которого называли «еврейским Диккенсом[24]». Тогда он уже прославился романом «Дети гетто». Маргарите захотелось, чтобы в доме побывал знаменитый английский гость.
За столом Маргарита объяснила Зангвилу происхождение слова «гетто», а потом заявила, что она — атеистка, от чего у синьора Грассини дернулся уголок рта. Зангвил же не растерялся и с легкой иронией заметил, что и сам мог бы стать атеистом, потому что его отец был настолько верующим, что «одного такого человека на семью вполне достаточно». Но ирония не помешала Зангвилу почувствовать горечь оттого, что семья Грассини была типичной для еврейства. И Маргарита, и ее старший брат Марко все дальше и дальше отходили от отцовского соблюдения еврейских традиций. Чтение пасхальной Хаггады[25] только усилило горечь Зангвила: евреи все еще были рабами в Египте, который теперь назывался Англией, Францией, Италией… «Рабы в собственном дворце», — подумал он про себя. А Маргарита разглядывала некрасивое, большеносое лицо гостя, походившее на антисемитские карикатуры, рассеянно слушала рассказ о его посещении Эрец-Исраэль[26] и не понимала, что за Эрец-Исраэль и
