Две жизни одна Россия - Николас Данилофф
— Наша жизнь так скучна и однообразна, что некоторые стараются сделать ее интересной с помощью наркотиков. Они не просто имитируют западную моду, но думают придать своей жизни какой-то смысл.
Когда мы коснулись войны в Афганистане, стало ясно, что Миша придерживается ортодоксальных взглядов. Он изложил нам партийную линию: афганское правительство попросило нас о помощи. Наша армия очень сильна, и это определяет все. Мы победим в Афганистане. Мы подавим повстанцев. Наши люди настроены очень патриотично, и мы верим в свое правительство.
Несмотря на его безоговорочную поддержку официальной советской позиции, в Мише было что-то очень симпатичное, что выгодно отличало его от пресыщенных московских интеллектуалов. Он все еще верил в советскую систему, но был настроен критически: он не воспринимал слепо ее пропаганду. Он старался быть честным и откровенным с нами — американскими журналистами, бомбардировавшими его вопросами. Я подумал, что если Советский Союз желает измениться к лучшему, ему потребуется как можно больше таких Миш.
Миша встал, чтобы уйти, и мы с Джимом договорились встретиться с ним и его друзьями на следующий день, чтобы познакомиться с городом. Позже, когда мы возвращались в свои номера, мы задавали друг другу один и тот же вопрос: кэгэбэшник ли Миша? Мы были уверены, что наш приезд и пребывание во Фрунзе были замечены.
Наверняка КГБ будет пытаться выяснить цель нашего визита. Но наше шестое чувство говорило нам, что Миша не подсадка. Агенты КГБ обычно очень словоохотливы и самоуверенны, а Миша казался наивным и немного неуверенным в себе. Он совсем не принадлежал к этому типу.
Во время нашего трехдневного пребывания во Фрунзе мы виделись с Мишей и его друзьями несколько раз. Хорошие гиды, они рассказали нам, что Фрунзе был когда-то отдаленным имперским форпостом России и назывался Пишпек. Его переименовали во Фрунзе в честь командира Красной Армии, родившегося в этих местах, который сменил Троцкого на посту министра обороны в 1925 году. Главную улицу города, обсаженную по обеим сторонам деревьями, жители называют Бродвеем. Когда мы прощались, Миша дал мне номер своего телефона и адрес и попросил найти его, если я еще когда-нибудь окажусь во Фрунзе.
После нашего визита в Киргизию Миша исчез с моего горизонта надолго. Однако спустя два года он удивил меня своим звонком. Он приехал в Москву, как он сказал, в надежде поступить в столичный университет. Мы пригласили его на обед. К счастью, благодаря какому-то бюрократическому просчету, мы жили не в дипломатическом гетто — одном из мрачных кварталов, населенных только иностранцами и охраняемом полицией. Так что наши советские друзья могли посещать нас более или менее свободно.
Миша уже не был тем эмоциональным юношей, которого Джим и я встретили два года назад. Казалось, он чувствует себя немного не в своей тарелке, как будто не уверен в моем продолжающемся интересе к нему. Он преподнес Руфи киргизскую шляпу и настоял на том, чтобы снять ботинки, не желая испачкать наши ковры на полу. За столом он рассказал, что работает в Институте автоматики во Фрунзе. Работа его не секретна и связана с шахтным оборудованием. Он сказал, что закончил университет в июне 1983 году и прослужил в армии три месяца как лейтенант запаса.
— Я очень хотел поступить в Московский университет, чтобы продолжить занятия филологией, — сказал он, — но мне сказали, чтобы я устраивался на работу. Боюсь, меня могут призвать и послать в Афганистан. А мне очень не хочется этого.
Миша только немного поковырял пиццу с перцем, которой мы его угостили, и почти ничего не ел. Он казался испуганным и робким. Это меня не удивило. Мы часто наблюдали такое поведение у русских приятелей Калеба. Наша квартира была далеко не роскошной по американским стандартам. Она состояла из гостиной, кухни и двух спален, но по сравнению со стесненными жилищными условиями большинства советских граждан, она была почти дворцом. Визит в квартиру иностранца и заграничное угощение так подавляло некоторых русских, что они иногда отказывались притронуться к чему-нибудь на столе.
Когда наш разговор вернулся к Афганистану, Миша помрачнел.
— Во Фрунзе каждую неделю оттуда прибывают гробы, часто по субботам, — сказал он. — Есть специальные военные кладбища, где хоронят молодых людей.
Он замолчал. Потом, волнуясь, рассказал, что недавно присутствовал на похоронах своего школьного товарища.
— Это было ужасно. Ему было только двадцать два года, остались жена и маленький ребенок. Он был в Афганистане всего одну неделю. Совсем неопытный, его застрелили из засады.
Миша вышел в прихожую, где он оставил свой портфель и, молча открыв его, достал дешевый голубого цвета альбом для фотографий. Я заинтересовался тем, что в нем было. Простая книжечка для наклеивания вырезок, сделанная солдатами-афганцами, в которой были стихи и черно-белые фотографии необстрелянных советских солдат, позирующих с противотанковыми ружьями и на фоне бронетранспортеров. Обычные русские парни, у родителей которых не было достаточно связей, чтобы освободить своих детей от службы в армии. Я знал о некоторых семьях в Москве, которые собирали с помощью родных и друзей по 800 рублей (около 1100 долларов) для взятки военному врачу, чтобы тот признал их сына негодным к службе в армии.
Но более интересными, чем фотографии, были стихи. Сначала они были забавны, позже в них появилась печальная нотка, которая звучала все отчетливее. В них была тоска по девушке, по дому, скорбь по погибшим в боях товарищам. Я подумал, что эти стихи можно было бы опубликовать, как часть статьи в журнале. Что лучше могло бы проиллюстрировать схожесть Афганистана с Вьетнамом, чем эти простые строки, написанные молодыми советскими солдатами? Но материал в журнале должен быть проиллюстрирован, а качество этих фотографий было очень низким; их вряд ли бы принял отдел иллюстрации журнала.
Пока я вез Мишу по заснеженным улицам до его гостиницы, мне пришла в голову мысль, что если бы он смог достать фотографии лучшего качества, такая статья могла бы получиться. Я спросил, сможет ли он достать несколько хороших снимков могил солдат, погибших в Афганистане. Например, фото могилы его друга. Миша кивнул.
— Я посмотрю, что можно будет сделать.
При расставании я предостерег: — Будь осторожен. Не делай ничего, что могло бы доставить тебе неприятности.
На обратном пути меня не оставляло беспокойство за Мишу. Советские люди иногда стремятся угодить иностранцам — или по
