А. К. Глазунов - Алиса Сигизмундовна Курцман
После концерта в доме Глазуновых был устроен торжественный ужин, на котором кроме родных присутствовали известные музыканты. Было много тостов и поздравлений. Отец композитора, Константин Ильич, произнес большую речь, обращенную к учителям Саши.
Ему отвечал Балакирев. Кто-то даже прочел стихи, начинавшиеся такими забавными строчками:
Привет тебе, о симфонист прекрасный!
Ты кучке[4] человек опасный.
Как и в день первой репетиции, Саша еще не мог прийти в себя от пережитого волнения. Вспоминалось ощущение почти физической боли, которое он испытывал от нескольких недочетов, допущенных оркестрантами при исполнении симфонии, и чувство бесконечного счастья, покоя и удовлетворения, которое доставляли хорошо исполненные и особенно поправившиеся места.
Как и тогда, все происходящее как-то слабо доходило до сознания, заслонялось воспоминаниями.
Вот напротив сидит милый, скромный Лядов. Немногословный и вместе с тем очень остроумный. Глядя на Анатолия, Саша подумал о том, что прошел уже год с тех пор, как Балакирев познакомил их. Они быстро подружились, и теперь он чуть ли не каждый день заходит к другу после уроков, чтобы показать что-нибудь свое или послушать повое у Лядова. Лядов старше его на десять лет, он уже преподаватель консерватории и известный композитор, но их тянет друг к другу. При этом младшему товарищу часто приходится играть роль «толкача»:
— Ну, Анатолий, голубчик, ты теперь сделай над собой усилие, закончи эту пьеску. Дай слово, что закончишь,— говорит он. Анатолий талантлив, но особенно утруждать себя не любит.
— Каков, каков наш юный Самсон, — услышал юноша слова Стасова. Это Владимир Васильевич говорит Лядову, с любовью и нежностью указывая на Сашу.
— Да, он скоро нас всех за пояс заткнет, — отвечает тот. — Что мы теперь перед ним — сальная свеча.
— Ну-ну,— гудит Стасов, похлопывая Анатолия по плечу.
— Исполнение первой симфонии — большой праздник для всех нас, — говорит, поднимаясь с бокалом, Римский-Корсаков.— Мы все еще увидим, как из маленького Сашеньки выйдет Александр Великий русской музыки.
Его поддерживает Бородин. Он тоже говорит что-то теплое и поздравляет Сашу. Добрый, рассеянный, большой человек.
Рядом с Бородиным сидит Беляев, человек огромного роста с красивым, темным от загара лицом.
— У него лицо и фигура Петра Первого, — говорит о Митрофане Петровиче пианист Лавров.
Движения Беляева осторожны, как будто он боится что-нибудь разбить или сломать. Кажется, что в просторной гостиной ему тесно.
Среди множества гостей, друзей и близких родственников Беляев в доме Глазуновых человек новый. Саша познакомился с ним на одной из первых репетиций своей симфонии.
— Александр Порфирьевич и Анатолий Константинович много мне говорили о вашей симфонии. Разрешите послушать, — сказал он, крепко пожимая Сашину руку. Анатолий потом рассказывал:
— Это богатый лесопромышленник, но музыкой — просто одержим. Играет в любительском оркестре на альте. Мы с ним там и познакомились. Чудаковатый немного. Жил где-то в лесах, на севере. Но образованный человек. И по-французски, и по-немецки говорит, и по-английски. Часто в Лондоне бывал по своим делам. Там тоже музыку слушал и даже играл в квартетах.
С тех пор Митрофан Петрович стал посещать все репетиции симфонии. Он приходил первым к девяти часам утра и тихонько сидел, не привлекая внимания. Тем не менее, если почему-либо он не мог быть, его отсутствие было очень заметным.
Симфония юноши покорила Беляева и вызвала в нем восторженное преклонение перед молодым талантом, даже немного удивительное для такого сурового человека, каким был Митрофан Петрович.
После концерта, на котором исполнялась симфония Глазунова и на котором Беляев, конечно, присутствовал, Елена Павловна пригласила Митрофана Петровича на ужин. С тех пор он стал своим в этом радушном, гостеприимном доме.
Исполнение первой симфонии вызвало много откликов в печати. Ц. А. Кюи, например, опубликовал большую статью, в которой писал: «...Глазунов является композитором во всеоружии таланта и знания... В целом симфония представляет прекрасное, замечательно талантливое произведение с самыми серьезными музыкальными достоинствами, независимо от юного возраста Глазунова». А одна газета поместила карикатуру, в которой композитор изображался в виде грудного ребенка. Кто-то даже говорил, что симфония была заказана богатыми родителями «известно кому», подразумевая под этим Римского-Корсакова.
По-разному восприняли это событие и в реальном училище, где учился Саша. На следующий день после концерта директор училища собрал в актовом зале всех учеников, преподавателей и даже швейцаров и сторожей. Он поздравил Сашу и сказал, что его выдающиеся успехи должны служить примером для всех, так как они показывают, чего можно достичь большой и целенаправленной работой. Зато учитель геометрии Мышковский, у которого Саша редко получал больше тройки, вызывая своего ученика к доске, стал ядовито прибавлять к его фамилии: «композитор».
А симфония, однажды прозвучав со сцены торжественного зала Дворянского собрания[5], зажила своей, самостоятельной, независимой от композитора жизнью, оповещая о рождении в России нового могучего таланта.
УЧИТЕЛЯ
Встречаюсь я с осьмнадцатой весной.
А. Пушкин
Саша проснулся от яркого света, и его сразу же охватило чувство радости. Солнце, заглянувшее утром, на целый день заряжало его энергией и немножко наивным ожиданием чего-то хорошего.
— Что же может быть сегодня приятного, — подумал он. — Ах да, ведь сегодня вторник, значит, будет музыкальный вечер у Балакирева.
Он очень любил эти балакиревские «вторники», на которых собирались новые музыкальные друзья Милия Алексеевича и ученики Придворной певческой капеллы, где он работал.
Балакирев жил теперь уединенно и почти нигде не бывал. Зайдет иногда к Николаю Андреевичу послушать новое Сашино произведение, сядет где-нибудь в углу и сидит там с таким видом, будто его чем-нибудь обидели. Иногда поиграет сам и уйдет. Тут все вздыхали свободнее и начинались оживленные разговоры, показ задуманных сочинений.
Однако Балакирев был таким не всегда. В молодости, рассказывал Николай Андреевич, его влияние на окружающих казалось безграничным, он буквально заражал всех своей энергией. Обаяние его личности было огромным.
Теперь только у себя дома Милий Алексеевич становился таким, как когда-то. Он шутил, рассказывал интересные истории, пересыпая речь любимыми изречениями из Козьмы Пруткова, и даже декламировал стихи. Балакирев публично уже не выступал, но играть для друзей любил. Обычно он начинал с произведений Шумана, а потом переходил к Шопену и Листу. Композитор знал наизусть чуть ли не все произведения этих авторов, поэтому почти никогда не повторялся, выбирая каждый
