Первый космонавт - Сергей Александрович Борзенко
— Наступила минутная готовность!
Гагарин ответил:
— Понял вас. Настроение бодрое, самочувствие хорошее, к старту готов.
Подошло время старта. Раздалась команда:
— Подъем!
Звонко по-юношески Юрий Гагарин произнес фразу, которую теперь знает каждый подросток на Земле:
— Поехали!
Стрелки хронометра показали 9 часов 07 минут по московскому времени. Космонавт услышал свист и все нарастающий гул, почувствовал, как ракета задрожала всем корпусом и медленно, очень медленно оторвалась от стартового устройства. Началась борьба с силой земного тяготения. Огромная ракета наклонялась. Повинуясь заданному направлению, все больше отходила от вертикали, кренилась, ложась на заданный курс. Гул был не сильнее слышимого в кабине реактивного самолета. Но в нем было множество новых музыкальных оттенков и тембров, не записанных ни одним композитором на ноты и которые, видимо, не сможет пока воспроизвести никакой музыкальный инструмент.
После Гагарин говорил нам:
— Могучие двигатели ракеты создавали музыку будущего, наверное, еще более волнующую, чем величайшие творения прошлого.
Росли перегрузки. Юрий чувствовал — какая-то непреоборимая сила все сильнее вдавливает его в кресло. И хотя оно расположено так, чтобы сократить влияние огромной тяжести, наваливающейся на тело, было трудно пошевелить рукой и ногой. Юрий знал, что неприятное состояние продлится недолго: пока корабль, набирая скорость, вырвется на орбиту. Летчик-истребитель, он умел сливаться с самолетом, он слился в одно целое с кораблем.
Перегрузки все возрастали.
«Заря», хорошо знающая, что каждый преодоленный километр — вторжение в неведомое, помноженное на опасность, напомнила:
— Прошло семьдесят секунд после взлета.
Гагарин ответил:
— Понял вас: семьдесят. Самочувствие отличное. Растут перегрузки. Все хорошо.
Как только ракета прорезала плотные слои атмосферы, был автоматически сброшен головной обтекатель. Корабль озарил яркий дневной свет. В круглых иллюминаторах показалась далекая земная твердь. «Восток» пролетал над широкой сибирской рекой. Отчетливо виднелись островки и берега, поросшие низенькой, как трава, тайгой, освещенной солнцем.
— Красота-то какая! — воскликнул Юрий. Восторженные слова обрадовали всех: у человека, способного восхищаться, все в ажуре.
По мере сгорания топлива одна за другой отделялись ступени ракеты, и вот наступил долгожданный момент, когда Гагарин сообщил ожидающей Земле:
— Произошло разделение с носителем… Самочувствие хорошее. Параметры кабины: давление — единица, влажность — шестьдесят пять процентов, температура — двадцать градусов, давление в отсеке— единица, в системах ориентации — нормальное.
Все шло без сучка, без задоринки.
Корабль вырвался на орбиту — широкую космическую дорогу. Гагарин признался, что именно в этот момент у него мелькнула мысль написать книгу и назвать ее «Дорога в космос».
Наступила невесомость — состояние, о котором Юрий читал в книгах Циолковского.
Вернувшись на Землю, он рассказывал, что произошло с ним. Тело его оторвалось от пилотского кресла, повисло между потолком и полом кабины, испытывая непостижимую легкость. Переход к этому состоянию произошел плавно. И руки, и ноги, и туловище ничего не весили. Человек не сидел, не лежал, а как бы висел в кабине. Все незакрепленные предметы стали парить — и планшет, и карандаш, и блокнот… А капли жидкости, пролившиеся из шланга, приняли форму шариков, отсвечивающих всеми цветами радуги, перемещались в пространстве и, коснувшись стенки кабины, оставались на ней, будто роса. На минуту забыв, где он находится, Юрий положил карандаш на колени, и он тут же вспорхнул, как птица. Он не стал ловить карандаш и обо всем увиденном говорил, а магнитофон записывал сказанное на узенькую, змейкой скользящую ленту.
«Заря» поинтересовалась, что видит космонавт внизу. И Юрий рассказал, что планета выглядит примерно так же, как при полете на реактивном самолете на больших высотах. Отчетливо вырисовываются горные хребты, большие реки, лесные массивы, желтые пятна островов, береговая кромка морей, окантованных белой пеной прибоя.
В наших блокнотах сохранились многочисленные записи, сделанные со слов Гагарина, о его переживаниях в космосе. Всякий раз при встрече с Гагариным мы наталкивали его на эту животрепещущую для него тему. Он охотно откликался на нее, обогащая наши записи новыми подробностями. Мы отобрали то, что передает душевное настроение и мысли космонавта, рожденные в полете.
Когда «Восток» мчался над просторами Родины, Юрий с особой силой ощущал сыновнюю любовь к ней, он думал о том, что еще недавно нищая и отсталая страна превратилась в могучую индустриальную и колхозную державу. Он знал — на земном шаре нет страны более обширной, более богатой, более красивой, чем Советский Союз! Он вспомнил, как мальчишкой на переменах простаивал в классе у географической карты, смотрел на великие русские реки, словно синие жилы оплетающие могучее тело страны, и мечтал о далеких странствиях и походах. И вот он, главный поход его жизни — полет вокруг земного шара! На высоте трехсот километров Юрий мысленно благодарил партию и народ, давших ему счастье — первому увидеть и рассказать людям обо всем познанном там, где еще не бывал ни один человек.
Аспидно-черное небо казалось ему — сыну хлебопашца — вспаханным полем, засеваемым зерном звезд. Они были яркие и чистые, словно перевеянные на колхозном току. Солнце тоже было яркое и горячее, ярче расплавленного металла, с которым Юрию пришлось иметь дело в литейном цехе на Люберецком заводе — первой академии своей жизни.
Наблюдения из кабины «Востока» велись не только за небом, но и за Землей. Гагарина спрашивали, как выглядит водная поверхность?
Он отвечал:
— Темноватыми, чуть поблескивающими пятнами.
— Ощущается ли шарообразность планеты?
— Да, конечно! — человек давал информацию, которую не удавалось получить при помощи беспилотных спутников Земли.
Когда Юрий смотрел на горизонт, то видел резкий, контрастный переход от светлой поверхности Земли к совершенно черному небу. Земля радовала богатой палитрой красок. Ее окружал ореол нежноголубого цвета, постепенно темневший, становившийся бирюзовым, синим, фиолетовым, угольночерным.
В кабину долетала музыка. Слушая одну из своих любимых песен — «Амурские волны», Юрий вспомнил— американцы писали: «Никто не в состоянии точно предсказать, каково будет влияние космического пространства на человека. Известно только одно — человек в космосе будет ощущать одиночество».
Юрий Алексеевич не ощущал одиночества. Разрезая космос, он жил жизнью страны. Работы было невпроворот. Радио связывало его с Землей. Он принимал команды, передавал сообщения о работе систем корабля, поддерживал связь с советскими судами, самолетами, наземными пунктами слежения, где находились его товарищи космонавты. В каждом слове с Земли он чувствовал поддержку.
Наблюдая за показаниями приборов, Гагарин определил, что «Восток», двигаясь по намеченной орбите, вот-вот начнет полет над затененной, не освещенной Солнцем частью планеты. Вход корабля в тень произошел быстро. Моментально наступила кромешная темнота. «Восток» пролетал над океаном, золотистая пыль освещенных городов не просматривалась внизу. Свет, порожденный Землей, напоминал лунное сияние, только был ярче и чище.
Фантастически
