Нас не поставить на колени. Свидетельства узника чилийской хунты - Родриго Рохас
Наконец прибыли на место — в раздевалку № 9 юго-восточного сектора, расположенную под Марафонскими воротами. В этой тесной раздевалке с холодными кафельными плитами вместе со мной содержалось 124 человека.
В разговорах вначале ощущалась настороженность. Мы не знали друг друга. В душе каждого из нас возникали сомнения, подозрения: может быть, среди арестованных есть доносчики, те, кто состоял на службе у фашистской камарильи? Как узнать их?..
Первая ночь, проведенная на стадионе, была, конечно, очень тяжелой. Мы думали о родственниках и близких, которые не знали, где мы находимся, о товарищах, преследуемых ищейками фашистской хунты.
Спали на кафельном полу, без одеял, тесно прижавшись друг к другу. Дверь в раздевалку была заперта, и, кроме того, снаружи к ней была приделана толстая цепь с внушительным замком. Но тюремщикам и этого казалось мало: сквозь дверную щель на нас в упор смотрело черное дуло пулемета тридцатого калибра. Мы видели и солдат в широких накидках, которые курили и болтали между собой, не обращая на нас никакого внимания. Однако они были готовы обрушить на нас огонь своего пулемета при малейшей попытке к бегству. Правда, никто из нас и не помышлял о бегстве, которое в этих условиях могло окончиться лишь бесполезной и бессмысленной гибелью.
В 7.30 утра дверь раздевалки открылась и унтер-офицер специальных войск объявил, что мы можем подняться на трибуны, чтобы погреться на солнце. Нас выстроили в колонну по два и несколько раз пересчитали. Затем наша группа в составе 124 «новичков» под конвоем солдат, вооруженных автоматами и винтовками, двинулась к трибунам стадиона.
Постепенно трибуны заполнялись арестованными, которых держали в различных раздевалках и прочих подсобных помещениях стадиона. Слышались произнесенные вполголоса приветствия: люди узнавали в своих соседях из ближайшего сектора друзей и товарищей. Примерно к девяти часам начали заполняться места на трибуне под навесом, потом — на северной трибуне, потом — на южной, под табло. Арестованные заполнили весь стадион. А на футбольном поле вблизи ворот, а также на гаревой дорожке напротив трибуны с навесом и Марафонских ворот были установлены тяжелые пулеметы. Вооруженные солдаты прогуливались по верхним рядам трибун, оцепив по периметру весь стадион.
И вот первое «организационное мероприятие»: был избран староста нашей камеры. Ему надо было достать у военных одеяла, принадлежности для умывания, лекарства и… еду.
В одиннадцатом часу утра нашей группе было приказано построиться для получения завтрака. Мы вышли с трибун, построившись в колонну по два, и направились в сторону галереи, опоясывающей спортивные сооружения. Вдали виднелись решетчатые ворота, выходившие на проспект Педро-де-Вальдивиа. На галерее были установлены два тяжелых танка, минометы, безоткатные орудия и крупнокалиберные пулеметы. Все они были направлены в сторону проспекта. «Это чтобы вас защищать», — язвительно сказал унтер-офицер.
Наша группа получала завтрак рядом с походной кухней интендантской службы. Вначале нам выдали пластмассовые кружки с каким-то пойлом, лишь отдаленно напоминавшим кофе. Хлеб мы получили из рук других арестованных, которые в тот день дежурили на кухне. Мы стоя выпили отвратительное пойло и с жадностью съели хлеб. Потом вымыли кружки и двинулись в обратный путь, на трибуны стадиона сектора Марафонских ворот. Хлеб и теплое питье все же приободрили нас, придали немного сил.
Беседы с товарищами из других камер, которые находились в том же секторе, стали более оживленными. Мы знакомились с теми, с кем свела нас судьба.
— Оставьте мне коротенькую, товарищ, — послышался вежливый голос за моей спиной. Я понял, что меня просили оставить часть сигареты.
Заядлым курильщикам приходилось очень трудно. Одну сигарету курили сразу 8—10 человек. Лишь те, кто сумел припрятать немного денег от алчного взгляда тюремщиков, могли позволить себе роскошь доставать сигареты на черном рынке, бесперебойно действовавшем благодаря «доблестным» солдатам чилийской армии. Цены на этом рынке раз в 50 превышали официальную стоимость продуктов.
К полудню на стадионе заработали громкоговорители. Стоя перед микрофоном на президентской трибуне, дамы из Красного Креста выкликали арестованных, которые получили посылки от своих родственников или друзей. Впрочем, все посылки были вскрыты, и арестованным доставалась лишь какая-то часть того, что им посылали.
Громкоговорители разносили голоса то представителей чилийского Красного Креста, то агентов хунты. Последние чаще всего называли имена арестованных, которым надлежало прибыть к черному диску, расположенному на гаревой дорожке напротив президентской трибуны. Черный диск стал для нас символом чего-то неизвестного и рокового. Те, кого вызывали туда, возвращались избитыми и изуродованными, а порой и вовсе не возвращались. Агенты Пиночета жестоко расправлялись с «опасными экстремистами».
Между четырьмя и пятью часами дня раздавали «обед», последнюю еду дня: кружку с бурдой и ломоть хлеба. Узники стадиона голодали. Чтобы хоть как-то обмануть свои желудки, мы подбирали апельсинные корки, разбросанные нашими тюремщиками, и, помыв их, с наслаждением медленно жевали. Мы старались как можно дольше продлить это удовольствие.
Около шести часов вечера по радио был зачитан список арестованных, которые на следующий день вызывались на допрос.
В 19.30 заключенные должны были построиться, сделать перекличку и отправиться в тесноту и мрак импровизированных камер.
Дни тянулись медленно. Голодные, полностью лишенные связи с внешним миром арестованные ждали своей участи.
Домино, карты, дискуссии…
Ожидание, которое для многих растянулось на месяцы, заполнялось повседневными заботами: стиркой одежды, поисками пищи, лечением ран. Мы вели беседы с членами различных политических группировок. По мере того как арестованные знакомились, проникались доверием друг к другу, становились известными все новые факты и эпизоды зверских репрессий против народа, развернутых военщиной во главе с Пиночетом. Но мы не только беседовали: организовывались лекции, велись обсуждения и даже дискуссии по многим проблемам нашей революции. При этом, естественно, сталкивались самые различные точки зрения, звучали взаимные обвинения, однако всех нас объединяло одно: решимость продолжать борьбу (если, конечно, удастся вырваться отсюда живыми), крепить единство народных рядов, взять твердый курс на новую и на этот раз окончательную победу.
Все эти дискуссии и беседы нужно было проводить так, чтобы не вызывать подозрений у тюремщиков. И это нам удавалось: один из нас сделал домино из палочек от мороженого, собранных в мусорных урнах, другой — карты из обрывков картонных коробок. И — «играли». Наверное, никогда еще игра в домино и карты не приобретала такого революционного значения, как здесь, на трибунах Национального стадиона.
Ночью дело обстояло проще. В наши камеры вооруженные тюремщики не заходили. Конечно, среди нас мог оказаться доносчик, но мы имели возможность изолировать подозрительную личность, будь то шпик или военный, скрывавшийся под маской
