Борис Сичкин: Я – Буба Касторский - Максим Эдуардович Кравчинский
Куплеты для воров
«Мне было четыре года, а старшему брату четырнадцать, когда умер отец. Наша семья, чтобы отвлечься от голода, всё время пела и танцевала. Старший брат был танцором-самородком и обучил нас всевозможным танцам. Это не только спасло меня от голода, но и сделалось со временем моей профессией. Когда пришло время, сосед, старик Абрамович, отвел меня в школу. В классе, когда распределяли общественные нагрузки, я взялся за огород. Попросил всех учеников принести картошку, рис, вермишель, фасоль, огурцы, помидоры и так далее. Дома из этих продуктов мы варили супы. Пришло время сбора урожая, я посетовал на неурожай. Тогда класс мне дал еще один шанс. Естественно, вторая попытка окончилась так же, как и первая, – супом. После чего соученики отказали мне в доверии. Агроном из меня не получился.
Евбаз. Конец 1920-х. Может быть, малец в углу кадра – это маленький Боря?
Вскоре после этого сосед, бывший старше на четыре года, соблазнил меня поехать в Москву. Тогда я впервые увидел Ленина в гробу. Поездка длилась десять дней, и всё это время нас разыскивала милиция.
Первое путешествие мне обошлось довольно дорого. Меня исключили из дурного примера надо скорее избавиться. Я подался в цыганский табор. Какая там была жизнь! С едой проблем не было, все гадали, все воровали, а потом до глубокой ночи пели и танцевали. Табор стал для меня университетом. И уже потом, став профессиональным артистом, я лихо исполнял в ансамблях и театрах цыганские танцы.
Чем я только не занимался в те давние годы: торговал ирисками, папиросами, был подручным маляра, кровельщика, водопроводчика. Но, к сожалению, нигде долго не задерживался. Как правило, подводила страсть к шуткам и розыгрышам.
В нашем доме поселилась проститутка. Красивая, лет тридцати, аппетитная блондинка. Мне она платила деньги, чтобы я распускал во дворе слухи, что она портниха. А мне что? Я мог пустить слух, что она мать Миклухи-Маклая или его дочь. Ей приносили вещи для шитья, она снимала мерку и отдавала шить портнихе.
Именно тогда состоялся мой дебют на профессиональной сцене. Первыми, кто оценил мой талант, были киевские уголовники. Поверьте, нет более благодарной аудитории, чем уголовники. Это я понял тогда, в юности, и утвердился в своем мнении, проведя в тамбовской тюрьме в их обществе год и две недели.
По соседству с нашим домом был Троицкий рынок. Когда базар к вечеру стихал, там собирались карманники, домушники, налетчики и их возлюбленные. Я для них выступал. Па деревянных стойках я бил чечетку, цыганскую пляску, “Яблочко”, блекбот, “Барыню” и еще бог знает что. Мне часто приходилось менять репертуар, так как зрители изо дня в день оставались прежние. Со временем я перешел на смешанный жанр – танец с разговорами и танец с куплетами. Уголовники ко мне относились хорошо, а главное, они спасали меня от голода.
Когда я выступал для жуликов, я и танцевал, и пел, и разговаривал. Я был синтетическим артистом, как Чарли Чаплин. Я начал без всякой школы. По мне повезло – я все время встречался с гениальными и талантливыми людьми. То есть выше этой школы быть не может. Это у меня заложено с детства – актерское мастерство, пение, куплеты. Я – юморист. Я с детства шучу. Семья моя была самая веселая в Киеве. Жрать нечего было. Только юмором и отделывались. Вместо обеда танцевали, вместо ужина пели. Все думали, что богаче этой семьи нет, а мы были хуже всех».
Танцы!
«В Киеве при клубе госторговли была самодеятельность. В этой самодеятельности я принимал участие как танцовщик. Время было голодное, и я старался ездить на такие концерты, после которых угощали ужином. На закуску всегда давали винегрет, и я всегда им обжирался. А потом, когда подавали макароны с мясом, я мог только на них с завистью смотреть. Просто не было места, куда бы я мог это впихнуть. Так со мной повторялось много раз. Я решил взять себя в руки, и когда нас, артистов, посадят за стол, ни за что не есть винегрет и ждать макароны с мясом (меню на банкетах в то время не менялось).
И вот я сижу за столом, на столе винегрет. Я собрал всё свое мужество, волю, терпение и не ем. Все с жадностью уплетают винегрет, у меня слюнки текут, умираю, но к винегрету не притрагиваюсь.
Туземцы. Боря Сичкин с другом. Киев, берег Днепра, конец 1930-х
Прошло минут десять, все сидят, и я сижу; все ждут, немного успокоившись после винегрета, а я жду с нетерпением макароны с мясом. Начались сомнения. Я отгоняю от себя мрачные мысли. Не может быть, чтобы банкет прошел без макарон с мясом. Официанты начали убирать со стола оставшийся винегрет. Хороший признак, думаю я про себя, это обычно происходит перед горячим. Жду с нетерпением. И вдруг фальшиво заиграл духовой оркестр “У самовара я и моя Маша” и какой-то идиот крикнул: “Танцы!”А народ – эта толпа шизофреников – откликнулся
