Косарев - Николай Владимирович Трущенко
МАЛЬЧИК ИЗ БЛАГУШИ
Он родился 14 ноября 1903 года в старом домике на Б. Семеновской улице, что на Благуше — северо-восточной окраине дореволюционной Москвы. Здесь по берегам Яузы и Хаппловки на Генеральной и Лаврентьевской улицах (составляющих теперь одну Электрозаводскую), а также на прилегавших улицах Семеновской и Нижнехапиловской (теперь Почтовая) располагались бумаготкацкие, суконные, шелковые, красильные и другие фабрики. Лефортово раньше других районов старой Москвы превратилось в рабочую окраину. На его-то пыльных улицах с редкими палисадниками перед домами и протекало детство Саши Косарева.
Отец — Василий Степанович, надорвавшийся на капиталистической каторге и рано ушедший из жизни человек.
Мать — Александра Александровна, женщина предприимчивая, по характеру сильная, настойчивая и справедливая. Сестра Косарева, Нина, считала, что Саша из детей был больше всех похож на мать.
Отец и мать трудились на трикотажно-платочной фабрике «Рихард-Симон и К°» (ныне фабрика «Красная Заря»). В шутку Сашины родители называли ее «фамильным предприятием» — здесь работало уже второе поколение Косаревых.
— Семья наша жила бедно, нужда ходила по пятам, — вспоминала позднее Александра Александровна. — Семь детей, один одного меньше. Если каждому по куску дать, и то надо иметь семь кусков. А куском разве накормишь? За стол садились девять человек, а зарабатывали только мы с мужем… Какие уж там заработки, на еду не хватало. А надо было еще всех одеть да обуть. Где взять? Бывало, скопим на одно пальто или на одни ботинки ребятишкам — они по очереди носят. Саша все больше ходил в сплетенных бабушкой чунях…
Как-то я сшила ему новую, правда, дешевенькую, курточку. Он поносил ее немного, а потом гляжу — нет курточки. Спрашиваю: «Саша, а где твоя новая курточка?» — «Да там лежит», — отвечает. Раз спросила, два, а потом он мне признался, что Борьке отдал, своему товарищу. И, видя, что я расстроилась, сказал: «Мама, у меня ведь черная есть, а у него нечего надеть. Они еще хуже нас живут, да и отца у них нет».
Так в пору трудного детства родилась одна из чудесных черт Сашиной натуры — душевная щедрость и бескорыстие.
Детство не имеет четко очерченных границ. Оно плавно переходит в другой возраст, оставляя о себе на всю жизнь дорогие воспоминания. Сашино детство — без больших радостей — оборвалось сразу. В девять лет.
В тот хмурый весенний день мать повела его, еще ребенка, за руку. Не в церковноприходскую школу, до окончания которой осталось всего несколько месяцев, а совсем в другую сторону. Шли мимо крошечных огородов и халуп бедняков, вдоль грязной и вонючей речушки Хапиловки к одноэтажному кирпичному зданию — цинковальному заводу Анисимова. Вся округа задыхалась от зловония и нечистот, извергаемых заводиком в речку, от едкого запаха кислот и газа, непрерывно тянувшихся с его стороны. На заводском дворе мать, выставив мальчика вперед, умоляла мастера принять на работу Сашу.
— А лет-то ему сколько? — хмуро буркнул мастер.
— Десять минуло, десять…
Всю жизнь Александра Александровна детям внушала: «Правда в огне не горит и в воде не тонет; все минется, одна правда остается». А тут нужда заставляла: добавила Саше годик. Уж очень боялась, не возьмут на работу худенького, не по годам маленького мальчонку: «Как жить-то дальше?!» Ведь голод да безденежье привели их на анисимовский завод.
Глубокой зарубкой остался в памяти у Саши этот день. И когда потом он будет рассказывать ребятам, выросшим в советское время, о днях своего детства, то каждый раз перед глазами у него возникнет образ матери, униженно склонившейся перед мастером. «В царской России были очень распространены случаи подделки метрических свидетельств с тем, чтобы в этих документах возраст ребенка был повышен на 2–3 года. Такая подделка метрик была существенной доходной статьей в бюджете попов и волостных писарей», — читаем в одном из воспоминаний Косарева.
Чернорабочим начинал свою трудовую пролетарскую биографию Саша. О первых днях работы на фабрике Саша рассказывал так:
— Привел меня мастер в темный сарай. Потолки низкие, пол земляной, на окнах решетки, словно в тюрьме. В пол врыты травильно-промывочные ванны, в которых мы, стоя на коленях (а земля всегда была сырой), промывали посуду перед тем, как ее цинковали. Если возле завода было трудно дышать, то каково же было нам, рабочим, двенадцать-четырнадцать часов дышать кислотными испарениями и газом. Придешь домой как очумелый, во рту горько, руки в язвах…
В 1914 году Саше удалось перейти на трикотажно-платочную фабрику «Рихард-Симон и К°». Его определили в рашелевый цех — на трикотажные машины. Условия труда и здесь были ненамного лучшими, а плата — мизерной. Беззастенчивую эксплуатацию сполна испытал на себе. Но новая работа нравилась больше. Пожилой слесарь Антипыч Старцев, к которому Косарев попал в обучение, наставлял: «Душа и руки, Сашка, должны в лад работать…»
Влившись в ряды российского пролетариата в годы нового рабочего подъема накануне первой мировой войны, он сразу стал участником стачек, которые на московских предприятиях следовали одна за другой. Среди рабочих все чаще и чаще можно было услышать о пролетарской солидарности.
Ранней весной четырнадцатого года, в день получки, Саша сказал матери:
— Мам, возьми деньги, а пятак я на газету отдал.
— На какую еще газету?
— На «Правду», нашу рабочую газету…
Начиналось все так. Смышленый и юркий, Саша застал однажды слесарей склонившимися украдкой над газетой. Слова, что произносились тогда, были Косареву уже знакомыми: о политических первомайских забастовках, о притеснениях московских рабочих. Увидев притаившегося подростка, рабочие затихли. Слесарь Матвеев — огромный, кулаки с пудовую гирю каждый — стал нехотя, но торопливо засовывать газету за пазуху. Но Антипыч остановил его:
— Погоди, Семен, не прячь. Этого мальца я знаю: ученик он мой — сын Василия и Александры Косаревых. Сашка! Молчок, что видел и слышал… Понятно? Не понял— так уши надеру… А ты, Семен, читать-то читал, да не уразумел, видно, важного.
Антипыч вынул из-за пазухи Семена газету, расправил аккуратно и, отыскав в ней нужное место, спросил Косарева:
