Чернышевский - Лев Борисович Каменев
Вспоминая этот бабушкин рассказ много лет спустя, Чернышевский вспоминал и другой «анекдот», рассказанный ему уже в 1856–1857 годах Сигизмундом Сераковским, повешенным через несколько лет за участие в польском восстании. Рассказ относится к тому времени, когда сданный в солдаты Сераковский отбывал в Оренбургских батальонах наказание за попытку в 1848 году связаться с революционным движением в Австрии. Вот как передал «анекдот» Сераковского Чернышевский.
«Однажды, сидя в казарме, стал он (Сераковский) вслушиваться, как солдат, готовясь к смотру, твердит «словесность». — «Словесность»— это значит «пунктики», а «пунктики» — это значит: изложение основных понятий о звании и обязанности солдата, которое надобно солдату знать твердо, потому что начальники, приезжающие осматривать войска, должны удостовериться, между прочим, и в этом, и спрашивают у солдат эти «пунктики». Один из пунктиков служит ответом на вопрос: «что нужно солдату?» — и начинается так: «Солдату нужно немного: любить бога, царя и отечество», и т. д. Вот мой знакомый слушает, солдат твердит: «Солдату нужно — остановка — немножко любить бога, царя и отечество. В другой, в третий раз — все то же самое: «Солдату нужно: немного любить бога» и прочее. «Ты, мой Друг, не так учишь, надобно вот так: «Солдату нужно немного», — это значит, что немного требуется от солдата, что обязанность у него легкая и вот какая: «любить бога, царя, отечество», — а любить их надобно усердно, учи же так: — «Солдату нужно немного», — знакомый делает остановку в голосе, — «любить бога, царя и отечество». — «Так, как вы говорите, выходит больше толку, но фельдфебель показывал так, как я учу», сказал солдат… Мой знакомый пошел к ротному командиру. Ротный командир был человек очень простого образования или вовсе никакого. «Солдаты учат пунктики; вот как». — «Я и сам знаю пунктики так, как они, а не так, как говорите вы. Так написано. Ступайте к батальонному командиру, я не могу переменить». Правда. Мой знакомый пошел к батальонному командиру. И тот тоже: «Я сам так знаю пунктики, как они. Должно быть, что так написано в списке, который прислали нам из корпусной канцелярии». — «Посмотримте, так ли». «Посмотрим, в самом деле», — сказал батальонный командир, призвал писаря, писарь нашел, принес подлинный список, который должен служить основании для всех копий, посмотрели, — точно, и в нем так написано: «Солдат должен» — две точки — «немного любить» и т. д. Выше батальонного не было начальника на сто верст, а может быть, и на пятьсот кругом, — итак, батальонный командир, тоже человек простой, не мог отправить моего знакомого к высшему начальству за разрешением, должен был решить вопрос о «словесности» сам. Мой знакомый стал объяснять то. что объяснял своему товарищу. Батальонный командир, конечно, также понял, что манера знакомого более идет к делу, чем та, которую он называет ошибочною. «Но позвольте, однако ж, надобно еще подумать», — сказал он. Подумал несколько минут и оказал: «Нет, написано так; ошибки нет». — «Как нет? Как же солдату учить, что ему нужно только немного, не сильно, а слабо любить бога, царя и отечество? Это против смысла». — «Нет, я теперь увидел, в этом-то и есть настоящий смысл. Вы не русский, так вам это и кажется не так; и точно, для вас не так, вам нужно много любить бога, царя и отечество, потому что если вы не будете любить их много, то вы не будете хорошо служить. А для нас, русских, и немножко любить их уже довольно. Поняли теперь? Мы русские, что нам много об этом заботиться? Это, у нас само собою, врожденное, не то, что у вас, нам нечего об этом хлопотать». Так и осталось: «солдат должен» — две точки, пауза — «немного любить» и прочее.
Я нахожу в этой истории — экстракт русской истории, по крайней мере, за последние 375 лет, если не больше; в батальонном командире — олицетворение русской нации за все это время. Он был, как видно, не очень ученый человек, — но уже кое-что знал; он имел понятие о том, что за штука двоеточие… Но именно знание-то силы двоеточия подкупило батальонного командира: будь он человек безграмотный, ему не на чем бы упереться против здравого смысла… Батальонный командир не был орел — и мы тоже не орлы, а люди; но он не был глуп, хоть и решил дело глупее дурака, — нет, на это решение нужна была порядочная и порядочная тонкость ума, — нужно было гораздо больше ума, чем было достаточно для здравого решения дела; отчего же это он так странно решил?.. Две точки поставлены на этом месте; следовательно, вся сила ума должна быть обращена уже на то, чтобы убедить себя и других в красоте и основательности их стояния на этом месте»{4}.
Что нового могла прибавить семинарская учеба к запасу нравственных правил и общественных взглядов, вынесенных из семьи и сконцентрированных в этих двух великолепных положениях:
Чем ниже, тем хуже; чем выше, тем лучше, и на известной высоте все прекрасно.
Две точки поставлены на этом месте; следовательно, вся сила ума должна быть обращена уже на то, чтобы убедить себя и других в красоте и основательности их стояния на этом месте.
Хитрые семинарские науки — гомилетика, экзегетика, нравственное и всяческое другое богословие — не имели другого содержания, как упрочение в сознании детей русских дьяконов и попов мысли о «красоте и основательности» однажды поставленных на своих местах «точек», о том, что «чем ниже, тем хуже», а на известной высоте— «все прекрасно». В этих обрывках византийской схоластики, перелицованной на язык российской «зауми», в этой «смеси Голубинского и Феофана Прокоповича с Ролленом в переводе Третьяковского» — по слову Чернышевского — николаевская монархия имела хорошо послужившее ей оружие обуздания и дисциплинирования сырых мозгов своих будущих служителей. Большие и малые Магницкие и Руничи, все эти Раевы, Терсинские, Рождественские, Репинские и «витии рабства» Переверзевы прошли эту школу.
Но этот тигель для плавки будущих идеологов и служителей дворянской монархии — семьи благостных протоиереев, духовные школы и литература Феофана Прокоповича, Третьяковского и Роллена— со всех
