Леонид Млечин - Брежнев
Мои родители (а хрущевские годы пришлись на их молодость) жили тогда очень скудно, но рассказывали, что эта идея даже у них вызвала ужас: бесплатные котлеты (скорее всего, почти из одного хлеба) в столовке казались кошмарной перспективой…
Отсутствие образования часто толкало Никиту Сергеевича к неразумным и бессмысленным новациям, над которыми потешалась вся страна. К тому же к концу его десятилетнего правления ухудшилось экономическое положение.
1963 год оказался неурожайным из-за сильной засухи. Во многих городах пришлось ввести карточки. Впервые закупили хлеб за границей – 9,4 миллиона тонн зерна, примерно десять процентов полученного урожая. Из магазинов исчезли мука, печенье, пряники, мясо. За молоком выстроились очереди.
Репутация Хрущева была подорвана денежной реформой 1961 года, повышением цен. Он утратил свой ореол «народного заступника» от бюрократов и чиновников. А страха он не внушал.
С другой стороны, он умудрился настроить против себя партийный аппарат (разрушая привычную систему управления), армию (сокращая офицерский корпус), КГБ (демонстрируя чекистам полнейшее неуважение и отказывая им в привилегиях).
У высшего эшелона были личные причины не любить Хрущева. Чиновники жаждали покоя и комфорта, а Хрущев проводил перманентную кадровую революцию. Членов ЦК он шпынял и гонял, как мальчишек. Обращаясь к товарищам по президиуму ЦК, в выражениях не стеснялся: «Дурак, бездельник, лентяй, грязная муха, мокрая курица, дерьмо…»
Вот как, например, 23 декабря 1963 года на президиуме Хрущев отчитывал своих подручных.
Никита Сергеевич заговорил об оплате труда в сельском хозяйстве и обрушился на своего заместителя в правительстве Дмитрия Степановича Полянского:
– Товарищ Полянский, я с вами не согласен. Это несогласие складывается в какую-то линию. Вы берете на себя смелую задачу защиты вопроса, которого вы не знаете. В этом тоже ваша смелость. Но это не ободряет ни меня, ни других. Я полагаться в этих вопросах на вас очень затрудняюсь. Вы бросаете безответственные фразы.
– Вы меня спрашиваете, я отвечаю: хлеб для государства и колхозные продукты дешевле, чем совхозные, – парировал Полянский.
Раздраженный Хрущев повернулся к Шелепину, председателю комитета партийно-государственного контроля:
– Товарищ Шелепин, вы возьмите справку и суньте в нос члену президиума. Я, прежде чем ехать, взял справку от Центрального статистического управления.
Опять обратился к Полянскому:
– Вы извращаете. Вы не правы.
– Не суйте в нос, – огрызнулся Полянский. – Я человек. Как с вами разговаривать? Если высказал свое мнение, сразу обострение. Может, отношение такое ко мне?
– Видимо так, я не отрицаю. У меня складывается очень большое недоверие. Я на вас положиться не могу. Это, может, субъективное дело. Пусть президиум решает. Садитесь на мое место, я на ваше сяду.
– Не надо волноваться, – Дмитрий Степанович Полянский держался твердо, трусом он не был, – и Минфин, и Госплан показали цифрами, что продукция колхозов дешевле.
Хрущев обратился ко всем членам президиума:
– Я остро этот вопрос поставил, товарищи. Я Полянского считаю не совсем объективным. Мы очень остро говорили по пенсионным вопросам. Вы оказались правы или я?
Почему каждый из нас должен войти с предложением обязательно идеальным? – сопротивлялся Полянский. – Его подписали пять членов президиума помимо секретарей ЦК. Почему вы считаете, что его внес один товарищ Полянский?
– Потому что вы его готовили.
– Напрасно у вас сложилось такое впечатление только на основании одного этого факта, – резко ответил Полянский.
– Не по одному, – угрожающе заметил Хрущев. – Может быть, это возрастное, но я расстраиваюсь, волнуюсь, реагирую. Видимо, пока не умру, буду реагировать. Ничего с собой не могу сделать. Казалось бы, мне какое дело. Мне семьдесят лет, черт с вами, делайте что хотите. Но я коммунист. Пока я живу, пока я дышу, я буду бороться за дело партии…
Чуть позже Хрущев добавил:
– Видимо, мне пора на пенсию уходить. Не сдерживаю свой характер. Горячность.
Затем он обрушился на другого своего заместителя – Алексея Николаевича Косыгина:
– Нет тут Косыгина. Но тут Косыгиным пахнет. Нити тянутся к Косыгину. У него старые взгляды…
Хрущев добился того, чтобы на XX11 съезде партии в октябре 1961 года был принят новый устав, который требовал постоянного обновления руководящих партийных органов. Районные комитеты предстояло на каждых выборах обновлять наполовину, обкомы – на треть, ЦК КПСС – на четверть. Вот почему чиновники ненавидели Хрущева и поддерживали Брежнева, который позволял им занимать свои кресла по пятнадцать лет.
Окружение Хрущева не одобряло его либеральных акций, критики Сталина, покровительства Солженицыну и Твардовскому, попыток найти общий язык с Западом, сократить армию и военное производство.
27 февраля 1964 года знаменитый поэт и главный редактор журнала «Новый мир» Александр Трифонович Твардовский записал в дневнике:
«Мне ясна позиция этих кадров. Они последовательны и нерушимы, вопреки тому, что звучало на последнем съезде и даже на последнем пленуме ЦК, стоят насмерть за букву и дух былых времен.
Они дисциплинированны, они не критикуют решений съездов, указаний Никиты Сергеевича, они молчат, но в душе любуются своей «стойкостью», верят, что «смятение», «смутное время», «вольности», – все эти минется, а тот дух и та буква останется… Это их кровное, это их инстинкт самосохранения и оправдания всей их жизни…
Их можно понять, они не торопятся в ту темную яму, куда им рано или поздно предстоит быть низринутыми – в яму, в лучшем случае, забвения. А сколько их!
Они верны культу – все остальное им кажется зыбким, неверным, начиненным всяческими последствиями, утратой их привилегий, и страшит их больше всего. И еще: они угадывают своим сверхчутьем, выработанным и обостренным годами, что это их усердие не будет наказано решительно, ибо нет в верхах бесповоротной решимости отказаться от их услуг».
17 апреля 1964 года в день семидесятилетия Хрущева все члены и кандидаты в члены президиума ЦК приехали поздравить его в особняк на Ленинских горах. При Сталине члены политбюро жили в Кремле. Никита Сергеевич предложил всем переселиться в новенькие особняки рядом с высотным зданием Московского университета.
Юбиляр был бодр, свеж, в хорошем настроении. Гости выпили по рюмке коньяка, недолго поговорили и торопливо ушли под предлогом, что не надо «утомлять» Никиту Сергеевича. Всех торопил Брежнев, ему вторил Подгорный, хотя Хрущев явно был расположен продолжить веселье.
