В тени родных деревьев - Георгий Николаевич Леонидзе
— А что такое — бессмертие?
— То, что напейся этой воды, — и будешь жить вечно.
Элиоз вздрогнул, отшатнулся.
— Не хочу! Зачем мне вечная жизнь? В нищете да в маете?
— Да кто тебе ее предлагает, несчастный? Таким, как ты, к источнику живой воды путь заказан! — выкатил на него глаза Элевтер.
С изумлением и даже с обидой глядел дьякон на Элиоза: не думал он, что найдется такой тупой и темный человек, который откажется от обнаруженного им эликсира бессмертия!
Но напрасно сердился дьякон. Элиоз был человек многосемейный и жил в неописуемой бедности.
— Уж так нищ, так жалок, что голодный пес у него из рук хлеба не возьмет! — говаривали соседи.
И в самом деле — не было у Элиоза ни земли, ни имущества — одна полуразваленная землянка, и перед ней непросыхающая лужа, кишащая зелеными мухами… Лохмотья… Грязь, голод… Зачем было Элиозу бессмертие этой отвратительной нищеты?
Но Элиоз был человеком нежного сердца и неуемным мечтателем. И как ни жестока была к нему жизнь, она не смогла угасить в его душе искру мечты.
Причудливыми грезами, рожденными его воображением, защищался он от жестокой, диким зверем когтившей его действительности.
Сначала он искал в кустарниках золотонесушку — курицу, несущую золотые яйца. Потом задумал он поймать Ясную рыбку и целыми днями, закатав штаны, стоял по колено в потоке: вычерпал целое море воды из Иори, обшарил ее дно, изорвал сеть и затупил острогу.
И так, и этак брался он за дело — перекрывал речные рукава, и руками ловил, возился до изнеможения, а Ясная рыбка так и не далась ему в руки…
Напоследок запало ему в сердце разыскать в лесу волшебное дерево хереванд, древо желаний, и отведать его плода. Если исполнится эта его мечта — тотчас же придет и богатство.
Элиоз верил: в одну из морозных январских ночей, ровно в полночь, растворяются врата неба — и если в этот час оказаться в лесу, то увидишь волшебное дерево, усеянное дивными, невиданными цветами. И нет прекраснее зрелища на свете: за какой-нибудь час сказочное дерево расцветает и покрывается плодами, и если кому удастся сорвать плод с этого дерева — достаточно только раскусить его, и бедность тотчас же отстанет от того счастливца. Кто рассказал ему сказку, кто внушил Элиозу веру в нее? Не знаю… Но только январскими ночами, когда небо, кажется, вот-вот расколется от жестокой стужи, Элиоз частенько бродил, кутаясь в свои лохмотья, в одиночестве по лесам — бродил, надеясь увидеть отверстые небесные врата и цветущее волшебное дерево.
— Как это ты не боишься оставаться ночью безоружным в дремучем лесу? А если вдруг повстречаешь медведя, или волка, или гиену? Голыми руками возьмешь?
Но перед глазами Элиоза сияло и переливалось радугой цветущее сказочное дерево; он ни о чем другом не мог помышлять, опасности для него не существовало, и даже едва прикрытое жалкой рванью его тело, разгоряченное необычной мечтой, казалось, не ощущало пронизывающего холода.
Жена, дети уговаривали его, умоляли не ходить по ночам в лес, но он продолжал свое. Наконец дома привыкли к этим ночным отлучкам и оставили его в покое. Возвращаясь из лесу, он прихватывал с собой вязанку хворосту, и жена даже радовалась: все же помощь в хозяйстве!
— Ну, как, Элиоз, нашел свое волшебное дерево? — спрашивали его с улыбкой.
— Нет еще… Но найду непременно!
— Да ведь морозно в лесу! Небось обжигает — дрожишь весь, слышь, как стучишь зубами?
— А как же ты думал, добрый человек? Дело-то не простое!
И вот, однажды зимним утром, в трескучий мороз, из лесу привезли на санях обледенелый труп Элиоза.
В поисках волшебного хереванда, подстерегая минуту чудесного превращения, он замерз у подножия какого-то дерева, зацветшего морозными цветами…
— И впрямь — красивое дерево выбрал, бедняга, любо посмотреть! Разукрашенное морозом, все в ледяных цветочках, кружевах, рюшах, подвесках — ну, просто картинка! — рассказывал лесной объездчик Бодавели, который и нашел окоченевшего Элиоза — случайно наткнулся на него ночью в лесу…
Так-то окончил свои дни Элиоз…
Чтобы сколотить несчастному гроб, отодрали доски от стен его покосившегося, ветхого саманника.
Дьякон Элевтер лишний раз напился на поминках и тем осуществил очередную свою мечту. На другой день он ходил хмурый и жаловался на тоску и головную боль с похмелья.
Бедняга Элиоз так и не сумел убежать от страшной, леденившей ему душу действительности. Мечта о чуде стоила ему жизни.
Поэты — не только те, что пишут рифмованные строки на листе бумаги. Немало и других ходит по земле — наделенных поэтическим сердцем и глазом, озаренных лучами высокой мечты.
НАШ АБРИКОС
Было у нас в винограднике на Иори абрикосовое дерево — большое, раскидистое, густо увешанное плодами.
Сначала я очень любил его. Но потом оно стало вызывать во мне какое-то тоскливое чувство — даже, пожалуй, отвращение. С тех пор ни разу за все время моего детства я не забирался на него, не отряхивал его густо унизанных румяными абрикосами ветвей. Я как бы поссорился с ним, и, если случалось пройти мимо, даже не оглядывался. А потом оно состарилось, высохло и повалилось — но я не только не огорчился, а скорее обрадовался.
Сердце мне щемило одно воспоминание — иначе зачем бы я стал ненавидеть дерево, неизменно радовавшее меня своими ранними плодами?
То была пора, когда прокладывали кахетинскую железную дорогу. Полотно ее пролегало как раз через наши иорские виноградники. Вскоре развернулась адская работа. Механизмов тогда не было, и землекопы врезались в грунт лопатой и заступом. Рабочих копошилось на строительстве великое множество — грузины, армяне, немало и русских. Места были болотистые, воздух — гнилой. Зеленые иорские болота, топкие заросли и трясины щедро награждали бедняг лихорадкой. От зноя спирало дух, горячий воздух обжигал лица, точно жар раскаленной печи. Даже свежей питьевой воды не было у рабочих — только мутная, тепловатая, из Иори. Люди хворали, больные валялись прямо на земле. Кому было о них позаботиться? Смотрители, десятники орали, осыпали их руганью — а покорные, бессловесные рабочие молча исполняли их приказания.
Вечерами, после работы, рабочие помоложе пытались иной раз завести пляски, повеселиться… Но разве слыхано, чтобы обессилевший, изможденный человек, не чуя под собой ног, пустился в пляс? Бывало, раз-другой растянут гармонь, но в душе нет охоты, в руках — силы, и музыка тут же смолкнет — точно чей-то-протяжный стон донесся издали! Разморенным зноем людям и беседовать-то было не под силу — едва ворочали языками!
Единственной их радостью, единственной утехой и наслаждением были фрукты из иорских виноградников. А наш виноградник ведь растянулся вдоль самого берега Иори!
Фруктов же было в виноградниках несчетное множество:
