Крис Кайл - Американский снайпер
Во многом отец был моим самым лучшим другом, пока я рос, но в то же время он смог сочетать нашу дружбу с жесткой дисциплиной. Существовала граница, которую я не мог перейти даже в мыслях. Когда я того заслуживал, мне доставалась добрая порка (у вас, янки, это называется «отшлепать»), но не больше чем нужно, и никогда отец не наказывал меня в гневе. Если он злился, то он сначала несколько минут давал себе остыть, и только потом принимался за мое наказание. Все было под контролем. Потом он обнимал меня.
Мы частенько дрались с братом. Хоть он и на четыре года младше, но характер у него еще тот. Он всегда шел до конца и никогда не просил пощады. Он один из самых близких мне людей. Несмотря на то что мы устраивали друг другу настоящий ад, мы весело проводили время вместе, и я всегда чувствовал его поддержку.
В холле нашей старшей школы стояла статуя пантеры. Каждый год, традиционно, ребята из выпускного класса пытались посадить на эту статую новичков. В год, когда я выпускался, мой брат стал старшеклассником. Я предложил сто баксов тому, кто усадит его на пантеру. В общем, та сотня до сих пор хранится у меня.
Я довольно часто дрался, но драки затевал не я. Отец рано дал понять, что если я буду задираться ко всем, то порки не избежать. Он считал, что мы должны быть выше этого.
Зато мне не запрещали драться, если нужно было постоять за себя. Тут я отрывался по полной. А уж когда пытались бить брата (если кому-то приходила в голову такая идея), то имели дело со мной. Бить брата мог только я сам.
Как-то так получилось, что я принялся защищать ребят младше меня, которым доставалось в школе. Я чувствовал, что должен приглядывать за ними, и это стало моей обязанностью.
Может быть, это началось из-за того, что я умел найти оправдание для драки, не влипнув в историю. Но мне кажется, дело не только в этом: привитое отцом чувство справедливости и стремление к честной игре влияли на меня больше, чем я тогда осознавал это. Даже больше, чем я могу объяснить сегодня, когда вырос. Но, в чем ни была причина, я мог драться, сколько захочу, благо поводов хватало.
Моя семья искренне верит в Бога. Отец был дьяконом в церкви, а мама преподавала в воскресной школе. Я помню, как мы ходили в храм каждое воскресное утро и вечер, и в вечер среды. И все равно мы не считали себя сильно религиозными, просто добрые люди, которые верят в Господа и живут жизнью общины. Честно говоря, тогда мне это не особенно нравилось.
Мой отец очень много работал. Подозреваю, что это фамильная черта — мой дед был канзасским фермером, а это настоящие труженики. Одной работы отцу всегда было мало: у него был маленький магазин, и, когда я подрос, у нас появилось небольшое ранчо, где все мы трудились. Сейчас он уже официально на пенсии, но если не занят на ферме, то подрабатывает у местного ветеринара.
Моя мама тоже человек редкого трудолюбия. Когда мы с братом подросли достаточно, чтобы нас можно было оставить одних, она устроилась в местный центр по работе с трудными подростками. Это было очень непросто — справляться со сложными детьми, и со временем она оставила эту работу. Она также теперь на пенсии, но подрабатывает и приглядывает за внуками.
Работа на ферме помогала заполнить дни. У нас с братом были свои обязанности: объезжать и кормить лошадей, выпасать скот, проверять, цела ли ограда.
Скот всегда доставляет массу проблем. Лошади лягали меня в ноги, в грудь, и да, туда, где солнце не всходит. Зато меня никогда не лягали в голову. Хотя, может, это бы наставило меня на путь истинный…
Я выращивал бычков и телок для организации FFA[7]. Обожая это занятие, я провел много времени, ухаживая за скотом и представляя его на выставках, хотя это иногда очень выматывало. Я злился на них и считал себя королем мира. И когда ничего больше не помогало, приходилось изо всех сил лупить их по здоровенным головам, чтобы вбить хоть немного разума. Руку я ломал дважды.
Как я и говорил, удар в голову мог бы направить меня на путь истинный.
Я сохранил свою страсть к оружию и позже, уже будучи на службе в ВМС. Как и у многих мальчишек, моим первым ружьем была мультикомпрессионная духовая винтовка Daisy. Чем больше раз качнешь рычаг — тем мощнее выстрел. Позже я заимел пневматический револьвер на газовых баллончиках, он выглядел точь-в-точь как легендарный Colt Peacemaker образца 1860 года.
С тех пор я всегда был неравнодушен к оружию Старого Запада, и после увольнения из вооруженных сил занялся коллекционированием хороших реплик. Моим любимцем стал револьвер Colt Navy образца 1861 года, изготовленный на станках и по технологиям того времени.
Настоящее огнестрельное оружие появилось у меня в возрасте восьми лет. Это была винтовка под патрон 30–06[8] с ручной перезарядкой. Это была добротная, надежная винтовка, такая «взрослая», что поначалу я побаивался из нее стрелять. Потом я полюбил ее, но единственным оружием, от которого я был сам не свой, была винтовка Marlin под патрон 30–30[9] с рычажным взводом, принадлежавшая моему брату. Оружие настоящего ковбоя.
Отличное было время.
Объездка лошадей
Ты не ковбой, пока не объездил лошадь. Эту науку я начал постигать еще в школе. Поначалу я ничего не понимал в этом деле.
Я знал одно: надо залезть ей на спину и оставаться там, пока лошадь не прекратит брыкаться. Изо всех сил постараться не упасть оттуда.
С возрастом я узнал намного больше, но начальную подготовку, так сказать, я получал прямо в седле, совмещая работу и учебу. Что-то делал конь, что-то делал я, и рано или поздно мы находили общий язык. Главное, чему я научился в то время — терпение, хотя от природы я нетерпелив. Это умение я настойчиво развивал. Позднее оно мне очень пригодилось, когда я стал снайпером; еще полезнее оно оказалось, когда я ухаживал за своей будущей женой.
В отличие от коров лошадей я никогда не бил. Я ездил на них, пока они не уставали. Я не вылезал из седла, пока нам обоим не становилось окончательно ясно, кто здесь главный. Но ударить лошадь? Ни разу не было повода. Лошади намного сообразительней коров. Они сами помогут тебе, если потратить на это определенное время и вложить терпение.
Не знаю, был ли у меня талант к укрощению лошадей, но работа и общение с ними полностью удовлетворяли мою натуру ковбоя. И нет ничего удивительного в том, что уже в школе я начал участвовать в родео. Тогда я еще играл в футбол и бейсбол, но ничто не захватывало меня так, как родео.
Каждый школьный коллектив делится на группы: есть спортсмены, ботаники и т. п. Парни, с которыми я тусовался, называли себя «наездники». Мы носили джинсы и сапоги, вели себя и выглядели как настоящие ковбои. Я тогда еще не был настоящим наездником, так как не поймал с помощью лассо хоть какого-нибудь завалящего бычка, но это не помешало мне в шестнадцать лет окунуться в мир родео.
