Луис Фишер - Жизнь Ленина
Ленин: «Значит, это текущее дело».
«Я поняла, что сделала оплошность, — пишет Фотиева. — Повторила, что не имею права говорить».
Ленин сказал: «Я знаю об этом деле еще от Дзержинского, до моей болезни. Комиссия делала доклад в Политбюро?»
«Да, делала, — ответила Фотиева, — Политбюро в общем утвердило ее решение, насколько я помню». (В решении комиссии Орджоникидзе был оправдан.)
Ленин Фотиевой: «Ну, я думаю, что вы сделаете вашу реляцию недели через три и тогда я обращусь с письмом».
Фотиева ушла, когда пришли доктора: Ферстер, недавно приехавший из Германии, Кожевников и Крамер. В дневнике она написала: «Вид веселый и бодрый, может быть, несколько возбужден перед визитом Ферстера, который давно его не видел».
4 февраля Ленин продолжал диктовать вторую статью о Рабкрине, которую он озаглавил «Лучше меньше, да лучше». Крупская передала Володичевой, что Ферстер разрешил Ленину гимнастику, прибавил часы для диктовки статей «и что Владимир Ильич очень доволен». Но когда Володичева вернулась к Ленину в восемь часов вечера, «темп диктовки был медленнее обычного. Компресс на голове. Лицо побледнело. Видимо, устал».
5 февраля Фотиева была нездорова и не пришла. Поэтому Ленин 20 минут разговаривал с другой секретаршей, Марией Игнатьевной Гляссер. Она записала в дневник: «Видела В. И. первый раз за время его болезни. Выглядит, по-моему, хорошо и бодро, только несколько бледнее, чем раньше. Говорит медленно, жестикулируя левой рукой и перебирая пальцами правой. Компресса на голове нет». Речь шла опять о комиссии Дзержинского по грузинскому вопросу. Ленин считал, что придется послать на Кавказ за дополнительными материалами. Этот вопрос не давал ему отдыха. Было ясно, что он собирался обрушиться на Сталина и его союзников с письмом. Он спросил Гляссер, сколько дней осталось до съезда. «Месяц и двадцать пять дней», — ответила та.
Он все еще надеялся выступить перед съездом.
Володичева провела полтора часа с Лениным 6 февраля. Сначала он прочитал свою новую статью и попросил не вносить поправки чернилами, а каждый раз заново перепечатывать всю статью. Потом стал диктовать дальше. «Диктовка длилась минут 15–20. Прекратил диктовку сам». Ленин был в хорошем настроении, шутил, жалел, что не может писать от руки или диктовать, как диктовал в 1918 году стенографу Троцкого, гуляя по комнате. В постели лежать ему было трудно.
7 февраля на вызов Ленина пришла Фотиева. Ленин спрашивал о результатах переписи советских служащих. Фотиева сказала, что для этого нужно разрешение Сталина. Все секретари Ленина были верны ему, но они были членами партии и обязаны были подчиняться приказам генсека. Спрашивал Ленин и о том, как идет чтение материалов грузинской комиссии и предполагает ли коллегия Рабкрина «сделать шаг государственной важности» в связи с статьей Ленина в «Правде» или откладывает решение до съезда.
«Сегодня, — пишет Фотиева в дневнике дежурств, — Кожевников сказал, что в здоровье В. И. громадное улучшение. Он уже двигает рукой и сам начинает верить, что будет владеть ею». Но, когда на другое утро пришла Володичева, оказалось, что Ленину хуже. Вечером он был утомлен, и Крупская сказала, что на следующий день Ленин диктовать не будет.
Утром 9 февраля Ленин вызвал Фотиеву. Он подтвердил, что поднимет вопрос о Рабкрине на съезде, и рассказал, что «Ферстер склоняется к тому, чтобы разрешить ему свидания раньше газет». «На мое замечание, — сообщает Фотиева в дневнике, — что это с врачебной точки зрения, кажется, действительно было бы лучше, он задумался и очень серьезно ответил, что, по его мнению, именно с врачебной точки зрения это было бы хуже, т. к. печатный материал прочел и кончено, а свидание вызывает обмен».
Ленин дал понять, что хорошо знает своих оппонентов: они стали бы спорить с ним при свиданиях и действовать ему на нервы.
В то же утро он диктовал Володичевой «Лучше меньше, да лучше» в течение часа. Статья была почти готова, и Ленин был ею доволен. 10 февраля он поручил передать ее Цюрупе «для прочтения в двухдневный срок». В тот день Фотиева записала в дневнике: «Вид усталый, говорит с большим затруднением, забывая мысль и путая слова. Компресс на голове». Несмотря на это, Ленин спросил книги по спискам — о новой науке и марксизме, о марксизме как предмете преподавания, о советских финансах во время гражданской войны и нэпа, о проблемах теории денег, а также книгу Аксельрода «Против идеализма», Древса «Миф о Христе», Курлова «Конец русского царизма», И. А. Модзалевского «Пролетарское мифотворчество (Об идеологических уклонах современной пролетарской поэзии)», и еще несколько томов.
Запись Фотиевой от 12 февраля свидетельствует о резком ухудшении в состоянии Ленина: «В. И. хуже. Сильная головная боль. Вызвал меня на несколько минут. По словам Марии Ильиничны, его расстроили врачи до такой степени, что у него дрожали губы. Ферстер накануне сказал, что ему категорически запрещены газеты, свидания и политическая информация. На вопрос, что он понимает под последним, Ферстер ответил: «Ну, вот, например, вас интересует вопрос о переписи советских служащих». По-видимому, эта осведомленность врачей расстроила В. И. По-видимому, кроме того, у В. И. создалось впечатление, что не врачи дают указания ЦК, а ЦК дает инструкции врачам».
Ленин, вероятно, был прав в своих подозрениях, ибо всего за два дня до того Ферстер разрешил свидания. Во всяком случае, Ленину казалось, что в самых высших кругах партии существуют враждебные по отношению к нему настроения. Это вряд ли было большой ошибкой с его стороны. Есть даже предположения, что Сталин, зная о нервном напряжении Ленина, нарочно раздражал его и через советских врачей убедил Ферстера изменить свои первоначальные инструкции, — с целью причинить ему лишнее раздражение.
14 февраля Ленин вызвал Фотиеву в час дня. Она записала: «Голова не болит. Сказал, что он совершенно здоров. Что болезнь его нервная и такова, что иногда он совершенно бывает здоров, т. е. голова совершенно ясна, иногда же ему бывает хуже. Поэтому с его поручениями мы должны торопиться, т. к. он хочет непременно провести кое-что к съезду и надеется, что сможет. Если же мы затянем и тем загубим дело, то он будет очень и очень недоволен. Пришли врачи и пришлось прервать».
Вечером Ленин снова вызвал Фотиеву. «Затруднялся речью, видимо, устал. Говорил… особенно подробно по тому, который его всех больше волнует, т. е. по грузинскому вопросу. Просил торопиться. Дал некоторые указания» — а именно: «Намекнуть Сольцу», — члену президиума ЦКК, — «что он (Ленин) на стороне обиженных. Дать понять кому-нибудь из обиженных, что он на их стороне. 3 момента: 1. Нельзя драться. 2. Нужны уступки. 3. Нельзя сравнивать большое государство с маленьким. Знал ли Сталин? Почему не реагировал? Название уклонисты за уклон к шовинизму и меньшевизму доказывает этот самый уклон у великодержавников. Собрать Владимиру Ильичу печатные материалы» (Запись Фотиевой).
