Михаил Казовский - Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка…

– Господа, знакомьтесь, кто еще не знаком: корнет Лермонтов, восходящая звезда отечественной словесности, – громко представила вошедшего Софья Николаевна.

Первой подошла мать семейства – Екатерина Андреевна. Незаконная дочь князя Вяземского и графини Сиверс, она получила в девичестве фамилию Колыванова (от русского названия Таллина – Ревеля – Колывани, где родилась), а в замужестве стала Карамзиной. Невысокого роста, полная, с милым круглым лицом, она излучала добродушие и гостеприимство. Заговорила по-русски:

– Милости прошу, дорогой Михаил Юрьевич. Мы так любим ваши произведения, а сейчас просто в восторге от «Купца Калашникова».

– Вы преувеличиваете, сударыня. Мне еще расти и расти.

– Вы известный скромник, корнет. Разрешите представить моих детей. – С Андреем вы уже знакомы. Он тоже будет играть в спектакле. Вот – Александр, прапорщик, начинающий литератор. Не стесняйся, милый, у тебя стихи очень недурны. Вот наш младшенький – Владимир. Он учится на последнем курсе Петербургского университета, будущий юрист, а теперь на вакациях. Самый большой насмешник в семье, думаю, вы подружитесь. А вот и именинница – Лизонька. Ей недавно исполнилась семнадцать, девушка на выданье и уже получает признания в любви. Ну, молчу, молчу, это тайна, вы же понимаете, девичьи секреты нельзя разглашать!..

Девушка была худовата, из открытого платья выпирали ключицы. Да и носик хотелось бы видеть чуточку короче. Но веселые, добрые глаза искупали прочие недостатки. А уж по сравнению с Софьей Николаевной, своей сводной сестрой, она выглядела просто красоткой.

– Здравствуйте, мсье Лермонтов. Рада познакомиться.

– Я тоже. Разрешите преподнести вам в качестве подарка этот альбом. Там на первой странице мое стихотворение. Нет, не читайте вслух, это только для вас. Желаю вам здоровья и счастья.

Михаила перехватила Софья Николаевна и повела к своим друзьям. Первой оказалась графиня Евдокия Ростопчина, по-домашнему – Додо, поэтесса, лирикой которой восхищался сам Пушкин. У нее было больше публикаций, чем у Лермонтова, она подписывала стихи псевдонимом «Р-а». В свете судачили о ее романе с Андреем Карамзиным.

– Здравствуйте, Мишель. Как поживаете? Вы уже приглашены на свадьбу моей кузины?

Двоюродной сестрой Додо была Екатерина Сушкова – давняя пассия Михаила. Он слегка опешил:

– Кити выходит замуж? Я не знал.

– Да, за камер-юнкера Хомутова, начинающего дипломата. Они очень хорошо смотрятся вдвоем.

– Я бы смотрелся лучше.

– Кто же виноват? Сами упустили свой шанс.

– Ох, будто бы! Кити меня никогда не любила по-настоящему. Это была забава.

– С вашей стороны или с ее?

Он задумался и не ответил, а спросил:

– Так когда же свадьба?

– В середине ноября.

– Ну, еще не поздно ее расстроить.

– Прекратите, Мишель, я ценю шутников, но такие шутки не совсем уместны.

– Да какие шутки? Я приду на свадьбу и все испорчу.

– О, прошу вас, прошу. Проигрывать надо уметь.

– Партия не окончена. Мы еще поборемся с мсье Хомутовым – кто кого! Как он смел увести невесту у меня из-под носа!

– Господин корнет! Вы невыносимы. Для чего вам это? Вы же все равно на Кити не женитесь.

– Разумеется, не женюсь. Я не умалишенный.

– Так тогда зачем?

Михаил усмехнулся.

– Скажем, из азарта.

– Это не игра, сударь. Вы уже сломали играючи жизнь Варваре Лопухиной, ныне Бахметевой.

Лермонтов оскорбленно поджал губы.

– Замолчите, Додо. И не поминайте имени Вареньки всуе.

Евдокия хмыкнула.

– Не сверлите меня глазами, а то прожжете.

– Запросто прожгу.

Софья Николаевна, прекращая спор, повела гостя к галерее, где играла с собачкой миниатюрная дама в темно-синем бархатном платье. Ее лицо, шея и ручки были словно сделаны из фарфора.

– Дорогой Мишель, разрешите вас познакомить с Милли Мусиной-Пушкиной.

В этот момент Михаил моментально забыл о Лопухиной, о Сушковой, обо всех остальных женщинах на свете. Какие синие глаза! Даже не чисто синие, а, скорее, синие в крапинку: более темные пятнышки на светло-синем фоне, мозаично-синие. Взгляд доверчивый, прямо детский.

– Рад знакомству, сударыня.

– Я тоже рада.

– Говорят, нам с вами играть в спектакле мужа и жену?

– Это было бы занятно, – она улыбнулась.

– Не в спектакле, а в спектаклях, – уточнила Карамзина. – Мы решили ставить два водевиля.

– А не слишком ли много?

– Да они короткие.

– А какой второй?

– Скриба и Мазера «Карантин». Вам, Мишель, отведена роль негоцианта Джонато. Читали?

– По-французски – да.

– Мы и собираемся играть по-французски.

Подошел слуга с бокалами шампанского на подносе.

– Давайте выпьем за успех нашего предприятия. Это будет нечто грандиозное!

Лермонтов поморщился.

– Ох, не знаю, не знаю, господа. С детства не играл в домашних спектаклях.

– Ничего, в паре с дорогой Милли быстро войдете во вкус.

Чокнулись, пригубили.

– Расскажите Мишелю о кораблекрушении, которое случилось с вами по дороге в Германию. Это любопытно. Я пока пойду распорядиться насчет стола. – И мадемуазель Карамзина упорхнула.

Михаил удивился.

– Кораблекрушение? В самом деле?

Мусина-Пушкина застенчиво улыбнулась.

– Громко сказано. Но по сути верно… Я с детьми и младшей сестрой ехала в Германию к старшей сестре Авроре Демидовой. Мы отплыли на пароходе «Николай» и несмотря на май попали во льды. Так страшно было смотреть, как льдины бьются о борт корабля! Мало того: перед самым заходом в Травемюнден в трюме вспыхнул пожар.

– Господи Иисусе!

– Женщин и детей начали грузить в шлюпки. Несколько человек утонули на наших глазах. Царствие им небесное! Наконец добрались до берега: он был такой скалистый, необитаемый. Мы полураздетые: так как было раннее утро, нас из-за пожара подняли прямо с постели. Бедная моя сестрица Алина вся дрожала от холода, и один кавалер отдал ей мундир, чтобы она согрелась. Очень галантный мужчина! Это был сеньор Корреа – посланник Испании в Швеции.

– Испанец? У меня испанские корни, между прочим.

– Я слышала, будто шотландские?

Лермонтов потупился.

– Версии разнятся… Ну и как же вы спаслись на пустынном берегу?

– Наши доблестные мужчины отправились на разведку и нашли неподалеку деревню. Там мы обогрелись, выпили чаю и взяли лошадей, чтобы добраться до Травемюндена.

– Настоящее приключение!

– Да, теперь смешно, а тогда было не до смеха.

Софья Николаевна пригласила гостей к столу. Михаил предложил Эмилии руку, и она молча согласилась, сделавшись тем самым его дамой на этот вечер. Графиня нравилась Лермонтову все больше и больше: простотой, не манерностью, искренними суждениями, ясной белозубой улыбкой, звонким смехом, тонкими изящными пальчиками с ухоженными ногтями. Было в ней что-то непосредственно-детское и, вместе с тем, взрослое, женственное, вызывающее страсть.