Александр Сегень - Общество сознания Ч

Все и впрямь на сей раз произошло стремительно. И так, как еще никогда в жизни. Будто факелок вспыхнул и стремглав провалился в бездонную глубизну.

Некоторое время они лежали, вцепившись друг в друга так, будто ничто уже не сможет их расцепить. Потом она робко прошептала:

- Прости, мне дует в поясницу.

Он встал, торопливо застегнулся. Она тоже. Зубы у нее стучали не то от холода, не то от возбуждения. Пальто малость подпровалилось в дыру, словно ублиеттка принялась его всасывать в себя. Отец-основатель спас его, отряхнул, надел.

- Поджигай, - сказала Катя.

Он достал новый факелок, поджег его и, на сей раз чуть-чуть помедлив, бросил. Они снова прильнули щека к щеке над отверстием. Факелок пролетел положенное расстояние, но теперь не ударился о дно, рассыпаясь брызгами, а словно канул во что-то черное, исчез.

- Свершилось, - голосом, полным ужаса, промолвила Катя.

- Что за черт! - пробормотал Владимир Георгиевич в недоумении. - Ну-ка, еще разок!

Он взял еще один горючий карандаш, поджег его и бросил в скважину. Повторилось то, что бывало обычно: факелок ударился о дно, брызнул искрами и остался лежать там и ярко гореть.

- Опять закрылась, - сказала Катя. - Теперь мы знаем, что нужно делать, чтобы ее открывать. Мы нашли ключ к ублиеттке, ты хоть понимаешь это?

- Нет. Надо повторить опыт, - отвечал Владимир Георгиевич, стараясь взять себя в руки.

- Завтра, - улыбнулась Катя, продолжая дрожать.

Владимир Георгиевич встал, распрямился, упершись теменем в потолок пещеры. Расправил плечи, приятно хрустнув лопатками. Катя тем временем ниже склонила лицо к ублиеттке.

- Мы разгадали тебя, ты теперь - наша, - произнесла она.

В следующую секунду откуда-то оттуда, из черной глубизны, поднялся жуткий, утробный, рыдающий стон:

- О-о-о-о-о-о-о-о-о!..

Это не было эхо. Это был чей-то чужой стон. Сама бездна стонала, отвечая на дерзкие слова Кати.

Княгиня Жаворонкова мгновенно вскочила на ноги, впилась ногтями в локоть Владимира Георгиевича.

- Что это было?

- Не знаю… - пробормотал отец-основатель. - Пойдем отсюда, пожалуй…

Он торопливо схватил край деревянной крышки и накрыл стонущую, раздразненную ублиеттку. В спешке чуть не забыл фонарик. Когда подошли к двери, почувствовал, как дрожат пальцы. Еле попал ключом в скважину.

- Ну, слава Богу, - сказал телохранитель Дима, увидев выходящих из пещеры.

- У меня коленки подкашиваются, - прошептала Катя, всем существом своим наваливаясь на локоть отца-основателя. - У нас получилось, влагере! У нас получилось, ты понимаешь это? Мы открыли ее. Она есть. Она наша.

- Да… да… - отвечал Владимир Георгиевич, не зная, что и говорить ей. Теперь он прекрасно осознавал, что факелок был бракованный и, прогорев сколько-то, попросту потух. Но этот стон… Ему он пока не мог подыскать объяснения.

- Милый! - продолжала Катя, и он поневоле оглядывался, не слышит ли телохранитель. Но нет, он шел на достаточном удалении. - Милый! Теперь ты понимаешь, как я люблю тебя? Между нами нерушимые узы. Ты понимаешь? Мы с тобой единое существо, как бы ни бросала нас жизнь. И вот тебе теперь мое слово. Ты сейчас скажешь Марине, что передумал на ней жениться.

- Да ты что! Опомнись, что ты говоришь!

- Да ведь ты не любишь ее.

- Нет, люблю. И ее, и тебя. Я не могу отказать ей. Ведь ты же не собираешься разводиться со своим Лешкой.

- На Лешке все держится. А что держится на Марине? Я хочу, чтобы ты был только мой. Слышишь? Только мой!

- До чего же ты похожа на своего Лешку.

- В смысле?..

- Тебе всего мало. Надо, чтобы все было без дна. Вот ваш смысл. Тебе мало, что я при тебе и я твой тайный любовник. Надо, чтобы я целиком принадлежал тебе. Вот ваш общий смысл.

- Я сегодня же уеду отсюда ко всем чертям, если ты не скажешь ей, что не женишься.

- Да что за ненасытность такая! Хорошо же, я скажу.

- Скажешь, правда?

- Если ты так просишь об этом…

- Прошу! Умоляю. Не надо тебе на ней жениться.

- Вон, кстати, она стоит и ждет нас. Пора идти на Ярилину горку, вот-вот закат.

- Прямо сейчас и скажи, объяви ей. Прямо сейчас!

- Прямо сейчас?

- Да! Умоляю тебя! Заклинаю тебя!

- Ну что ж…

Владимир Георгиевич набрал полную грудь воздуха и пошел к Марине. Катя осталась стоять и наблюдать за тем, как он сделает свое страшное объявление. Все внутри у Ревякина переворачивалось, корежилось, сгорало. Марина стояла и смотрела на него в напряженном ожидании, словно знала, с какими словами он идет к ней. Он подошел, остановился, глянул в ее милое лицо.

- Марина… Хорошая, добрая моя Марина…

- Отец-основатель! - крикнула Катя.

Он оглянулся.

- Извините, можно вас еще на одну минуточку?

Он тяжко вздохнул, понимая, что она сейчас скажет ему.

- Прости, Марина…

Медленно возвратился к Кате.

- Ну? Что?

- Не надо. Я передумала, - жалобно улыбнулась княгиня Жаворонкова. - Нам ведь и так будет с тобой хорошо. Правда?

Глава восьмая

Черный Дионисий

- Послушай, у вас несчастные случаи на стройке были?

- Нет, пока еще ни одного не было.

- Будут. Пошли.

На закате Василий и отец Василий пили чай у окна, глядели, как садится солнце, и Чижов рассказывал духовному наставнику про житье-бытье, стараясь напирать на такие ударения своей жизни, в коих чувствовал за собой какой-нибудь грех. В этом был уже сложившийся обычай в их общении. Накануне исповеди Василий Васильевич выкладывал священнику все свои грехи в частной беседе, а на исповеди каялся в том, что мало почитает Бога, мало молится и ходит в церковь, после чего отец Василий начинал спрашивать: а каешься ли в том-то и том-то? - помня все, о чем Чижов поведал ему накануне за чаем или за работой.

- Злюсь на нее, бедную, и очень часто, - говорил сейчас Василий Васильевич про свою жену. - А о том, чтобы на себя самого оглянуться, каков, редко поминаю. Вот вы, батюшка, крестили ее православным именем, а я так до сих пор не могу приноровиться звать ее Лизой, по-старому зову - Ладой. И вообще, как бы сказать, робею тянуть ее к православному образу жизни. Постов она не соблюдает, в храм ходит редко, можно сказать, и вовсе не ходит. У нее твердое убеждение, что всему свое время, и коль уж ей хочется быть покуда Элладой, а не Елизаветой, значит, нельзя творить насилие над природой. То, что она мне не изменяет, в этом я убежден, у меня на это чутье. Но развлечениям она отдает должное больше, чем божественному. И при этом на Бога обижается: мол, я крестилась, а Бог мне так и не дает ребеночка. И до сих пор, батюшка, я не могу найти способов, как ей объяснить все. Лень моя дурацкая мешает. Все боюсь еще больше спугнуть ее от Бога, думаю: сама придет к понятиям. И вот стоит мне не ее начать винить, а самого себя, как, вы знаете, отец Василий, она лучше становится. Начинает разговоры правильные вести. И мне стыдно. Понимаю: сам во всем виноват. Женщина ведь существо слабое.