Петр Ионов - Записки летчика-наблюдателя

Я предложил Пичугину надеть мой кожаный комбинезон на меху и меховой шлем. Он отказался, заявив, что одет и так тепло. На Пичугине была ватная пара, романовская шуба, а на ногах добротные валенки. Однако он не учитывал того, что в полете в открытой кабине самолета сильный ветер найдет малейшие лазейки, если не будешь одет в кожаный, хорошо застегивающийся костюм. Романовская шуба, ватная телогрейка и ватные брюки хороши на земле, но не в полете в открытой кабине самолета.

Как мы ни убеждали в этом "контролера" (мы так уже "окрестили" его), он оставался при своем мнении. Совместно с Витьевским он проложил на своей карте маршрут предстоящего полета.

Лететь с Пичугиным было приказано Василенко на "Сопвиче". Пичугин перед вылетом держался подчеркнуто спокойно и даже высказал недовольство медленной подготовкой самолета к полету. Его поведение коробило всех. Если бы он подошел к нам просто, по-товарищески, проникнутый только одним желанием точнее и полнее выполнить задание командующего, тогда, безусловно, и у нас было бы к нему другое отношение. Но его напыщенный, вызывающий вид, излишняя самоуверенность не нравились всем. Он очень важничал, взяв на себя роль контролера, и делал вид, будто мы перед ним в чем-то виноваты.

Несмотря на антипатию, которую вызвал у нас Пичугин, мы готовили его к полету очень старательно. Установили фотоаппарат для контрольных снимков, показали, как надо будет по сигналу Василенко нажимать грушу фотоаппарата, чтобы произвести съемку. Напоминали ему об основных ориентирах на маршруте полета, предупреждали, что из кабины можно выпасть, и говорили, что надо делать, чтобы этого не случилось. Я показал Пичугину, как следует обращаться с пулеметом в случае воздушного боя. Все наперебой давали ему один совет за другим. Уже когда Пичугин сел в кабину, я уговорил его подпоясать шубу туго ремнем, который дал ему. Наконец все было готово, и "Сопвич" начал разбег для взлета.

Прошло около двух часов, как улетел Василенко с Пичугиным. За это время из штаба группы войск дважды запрашивали о его возвращении. Мы в отряде волновались не только за благополучный исход полета, но и за результаты разведки. Справится ли Пичугин со своей задачей и что он скажет? Возвращения самолета ждали на аэродроме Кравцов, Снегов, Витьевекий, Лапса и весь технический состав отряда.

"Сопвич" появился над аэродромом с большим опозданием. Подрулив к нам, Василенко выключил мотор, вылез из самолета и, подойдя к Кравцову, хмуро доложил, что задание выполнено. Но в его красивых темно-карих глазах, как я успел заметить, мелькали искорки смеха. Пичугин был крайне возбужден и, видимо, очень доволен благополучно закончившимся полетом. На вопрос Кравцова, что удалось заметить в районе Сарепты, Пичугин ответил:

- Сведения, представленные вами, подтверждаются.

После этого он поспешил распрощаться и, взобравшись на поданную ему ординарцем лошадь, уехал.

При проявлении фотопленки обнаружилось, что сделано всего два снимка, но никаких военных объектов снято не было. На фотографиях была запечатлена голая степь.

Василенко рассказал о том, что произошло у него с Пичугиным. В начале полета "контролер" вертелся в своей кабине, словно волчок. Он поднимался, смотрел то вправо через борт, то влево. Но потом скрылся в кабине и долго не показывался. Наконец, когда Пичугин вновь выглянул из кабины, Василенко показал ему рукой на войска и обозы противника, отступавшие от Сарепты, и подал рукой условный знак произвести фотографирование. Но Пичугин, съежившись, показал всем своим видом, что он замерз, и вновь спрятался в кабине. Вероятно, спустя некоторое время он все же нажал два раза грушу спуск затвора фотоаппарата. Но самолет уже летел над степью, оставив далеко позади объекты, которые следовало заснять.

Командующий группой войск сообщил Кравцову и Снегову, что объявляет благодарность Лапсе и Витьевскому за важные разведывательные сведения об отступлении белых из района Сарепты, а летчику Василенко - благодарность за успешное выполнение задания с представителем его штаба.

Историю с полетом Пичугина часто вспоминали в отряде. Слово "Пичуга" стало у нас нарицательным для характеристики всех зазнаек. И тому, кто вследствие излишней самонадеянности плохо подготовился к заданию и попал в полете в затруднительное положение, говорили:

- Эх ты, Пичуга!

* * *

3 января 1920 года войсками 10-й армии во взаимодействии с войсками Южной Царицынской ударной группы 11-й армии был взят Царицын.

В тот же день это известие быстро добежало по проводам до нас, в село Батаевку. Тотчас же мы собрались на митинг, организованный на площади. Пришли сюда и многие жители села.

С горячей речью выступили на митинге Снегов, Одинцов и другие. Митинг вылился в бурную демонстрацию, приветствующую Советскую власть.

В последние дни никаких боевых заданий мы не получали. В отряде царило праздничное настроение. Самолеты были исправлены и подготовлены к полетам. Словом, наступила передышка между боями, и все мы развлекались, как могли: пели, играли в карты, по вечерам устраивали концерты отрядной самодеятельности, танцевали. Часами просиживали друг у друга в гостях. Все уже начали томиться бездействием, как вдруг последовал приказ: всему отряду срочно перелететь в Сарепту. Передовая команда, начальником которой был назначен я, выехала в Сарепту на другой же день.

Всего в пути мы были три дня. По приезде на новое место нашли хорошее поле под аэродром на юго-восточной окраине Сарепты, на берегу Волги, о чем немедленно по телеграфу доложили командиру отряда.

Найти поле для аэродрома больших трудностей в то время не составляло. Наш отряд действовал в степном районе, а для легких самолетов с очень небольшой посадочной скоростью и малым пробегом при взлете и посадке достаточна небольшая площадка.

Уже утром следующего дня над нами в воздухе носились прилетевшие самолеты. Первым приземлился на "Сопвиче" Василенко, с которым прилетели Снегов и моторист Федоров. Только мы общими усилиями оттащили самолет с посадочной полосы, как приземлился Лапса на "Фармане". Последним на "Ньюпоре" сел командир отряда Кравцов.

Разместились все в ближайшем большом одноэтажном каменном доме. Его хозяева, немцы-колонисты, перебрались временно жить к своим родным в другое место. В доме было четыре комнаты. Хозяева, освобождая для нас помещение, вывезли все свои вещи, до последней лубочной, стоившей гривенник, картинки. Полы в комнатах были густо засыпаны соломой, чтобы мы не попортили их покраски. Нам пришлось не только спать на полу, но и есть, тоже сидя на полу.

Немцы, жители Сарептской колонии, держались очень отчужденно, всячески избегали общения с нами.