Борис Мезенцев - Опознать отказались

Внешне мои отношения с Григорием остались прежними, но по поведению Леки было видно, что Григорий ей рассказал о нашей беседе. Я понял, что от Григория надо держаться подальше, но совсем не отстраняться — он может еще пригодиться.

Спустя несколько дней я заметил, что Григорий и Лека шепчутся, на перерывах несколько раз отзывали в сторону толстуху Валентину из другой группы и в чем-то ее убеждали. Мне их поведение показалось подозрительным. На последней лекции в окно увидел маячившего по ту сторону реки Николая. Закончились занятия, и я помчался к другу.

— Коля, надо последить за одной парочкой. У тебя есть время?

— Есть.

— Идем скорей, покажу их.

Я увидел цветастое платье Леки и показал Николаю. Из училища вышли, весело болтая, Григорий и толстуха Валентина.

— Следи за парнем.

— Хорошо. Завтра утром зайди к Анатолию, возьмешь сводку.

Николай, прыгая с камня на камень, быстро удалялся к училищу и скрылся за высоким кустарником.

На следующий день я шел к командиру через парк и любовался золотом листвы. Октябрь выдался тихим, солнечным, паутинным. Увядающая природа щедро дарила удивительную гамму красок. Это располагало к мечтательности, сентиментальности.

Анатолий открыл дверь, чему-то улыбаясь. В комнате был Николай.

— Рассказывай, Коля, — командир указал мне на табурет.

— Пошел я за ними. На Пушкинской улице они зашли во двор большого особняка. Я забрался в палисадник противоположного дома, замаскировался и наблюдаю. Приехали на велосипедах два полицая, потом пришел следователь с собакой. Озираясь, прошмыгнули две женщины с сумками. Заиграл патефон. Открыли настежь окна, послышался шум, смех, звон стаканов. На мотоцикле подъехал немецкий офицер, с ним какой-то тип в штатском. Снова звон стаканов, музыка, но галдежа стало меньше. Запели:

Я Сеньку встретила на клубной вечериночке,Картину ставили тогда «Богданский вор»,Глазенки карие и желтые ботиночкиЗажгли в душе моей пылающий костер.

Николай улыбнулся, помолчал, иронично добавил:

— Так и пели — «богданский вор», а не багдадский.

— А что же потом? — поторопил я.

— Стало темно, прохладно. Вылез из укрытия и айда домой. Жаль, что гранаты не было с собой, а то бы я их угостил.

— Ну-ну, — Анатолий погрозил пальцем, — ты эти штучки брось. Надо будет — угостим. Не то из-за этих подонков сотни людей расстреляют…

Командир посмотрел на меня, пожал плечами:

— К чему эта слежка?

— Надо было парня одного проверить, он, наверно, завербован полицией.

— Ну, если так… — Анатолий встал, принес из другой комнаты исписанный лист бумаги, подал мне.

Я прочитал сводку Совинформбюро и посмотрел на Николая. Весело подмигнув, он сказал:

— Так-то. Захлебнулось наступление фрицев. Силенок не хватило. А тут зима на носу, и, дай бог, чтобы как прошлогодняя была, вот тут-то наши поддадут им жару. Это уж точно.

Я сложил листок и хотел спрятать его в карман.

— Нет-нет, — запротестовал Анатолий, — .прочти несколько раз, запомни и расскажи ребятам. Надо, чтобы сегодня ваши однокашники разнесли эту новость по всему городу. Скажи хлопцам пусть будут осторожны. Ясно?

Перечитав несколько раз сводку, я пошел в училище. Иванченко и Онипченко стояли на берегу Торца. Рассказал им о новостях, передал приказание командира. Политрук явился перед самым началом занятий, и поговорить мы смогли только во время перерыва.

Обычно информацию среди учащихся мы распространяли так: подходишь к кому-нибудь и доверительно шепчешь: ты, мол, слышал, о чем говорили ребята из той группы? Интересные сведения. Следовали вопросы. Потом таинственно сообщаешь все, «что говорили ребята из той группы».

Мы убеждались, что к концу занятий наши новости знали почти все учащиеся. Одни верили нашим сводкам, другие не верили, но обязательно возникали споры, пересуды. Как правило, мы в таких диспутах участия не принимали, но внимательно прислушивались к ним. В споре человек раскрывает свои убеждения скорее, чем в обычном разговоре.

Во всяком случае, мы добивались своего: сведения растекались по городу, неся людям правду и надежду на скорое освобождение.

В тот день мы поступили так же.

Перед концом занятий я спросил у Григория, почему он плохо выглядит.

— Дядя из села пришел, самогону принес, выпили по-семейному, а сегодня голова болит, — не моргнув глазом, соврал Григорий. Мне показалось, что ответ был заранее продуман.

Наконец, наступило то долгожданное время, когда Красная Армия на Сталинградском направлении перешла в контрнаступление. Вражеская пропаганда, распинаясь, трезвонила о полном крушении Красной Армии, мол, советское командование бросает в бой стариков, учащихся ремесленных училищ, женщин. Немецкая армия твердо стоит на Волге, и нет сил, которые могли бы ее сдвинуть с места.

В противовес этой стряпне мы ежедневно распространяли правдивую информацию о положении дел на фронте, о потерях фашистской армии. Наши сведения вытесняли рожденные вымыслами слухи. Было заметно, что в настроении многих учащихся происходили перемены. Равнодушных становилось все меньше, растерявшиеся обретали уверенность, у бездеятельных пробуждалась активность. Некоторые из антисоветских болтунов притихли. Нас это радовало.

Дисциплина в училище была не строгой. Учащиеся иногда по нескольку дней не посещали занятий, и это не вызывало никакой реакции со стороны преподавателей, за пропуски лекций не бранили, причинами прогулов не интересовались. Такие порядки нас вполне устраивали. Если для выполнения задания кому-либо надо было отлучиться из города, то мы не беспокоились, что неявка на занятие может вызвать ненужные расспросы, подозрения или негодование преподавателей.

Декабрь был морозным, ветреным. Николай в своей шинелишке, а иногда в отцовской фуфайке появлялся возле лодочной станции, принося сводки. Он придумал такую сигнализацию: из проволоки сделал два крючка, к одному привязал белую тряпку, а к другому — черную. На ветку невысокого клена, который был нам хорошо виден из училища, он цеплял крючок с тряпкой. Белая означала: встреча сегодня после занятий; черная — завтра перед занятиями; белая и черная — надо явиться к командиру. Если же появлялся Николай — встреча немедленно. Крючки кое-когда цепляли Анатолий или брат Николая, но тот, конечно же, не знал о назначении сигналов.

С помощью нехитрой «тряпочной» сигнализации мы экономили время, лишний раз не ходили друг к другу домой, а сводки нам поступали почти бесперебойно. В училище так привыкли узнавать «последние вести», что считали это нормальным явлением, и задержка информации даже вызывала недоумение.