Томас Лоуренс - Чеканка

Он вел себя добродушно; мы смеялись, когда он улыбался: но этот приступ не сочетался с его серьезностью «для плаца». Либо то, либо другое было неискренним. Мне представляется, что сегодня он показал свое истинное лицо, до того, как традиция и закоснелая глупость покрыли ржавчиной мозг, который изначально имел склонность к мании муштры. Но остальные считают, что устав — это его исповедание веры. Он почти не догадывается, как мы содрогаемся перед тем, что его слова могут оказаться правдой. Мы молимся, даже во сне, чтобы избежать парадных манер вне парада. Долгая служба калечит человека так упорно и страшно, что на ее жертвах, даже когда они в обычной одежде, стоит клеймо старого солдата. Старые моряки этого избегают; и, как мы надеемся, старые летчики тоже. Кажется, что в подлинном покорении воздуха ничто не может деформировать тело человека.

4. Капралы и сержанты

«Ты дурак, — злобно сказал капрал. — Ну вот кто ты такой?»

Зубастый стоял на месте.

«Делай, что тебе говорят. Скажи: «Я чертов дурак, капрал». Теперь Харди орал во весь голос, раскачиваясь вверх-вниз на своих маленьких ножках. Зубастый стоял, как скала, не произнося ни слова, и Харди волей-неволей отступил, разругав бедного Дылду, который всегда напрашивается на пинок под зад, и бывает такой же легкой добычей, как женщина. Он болтается в строю, как лишняя деталь.

Капрал Харди заступил на должность ассистента, надзирающего над нашим отрядом вчера, вместо устойчивого капрала Джексона. Он будет спать в бараке и смотреть за нами на плацу, вперемежку с нашим постоянным сержантом. Но Дженкинс все еще болен, и нас гоняют из конца в конец. Мне жаль, что мы потеряли капрала Джексона, который за несколько дней сумел взять над нами власть, разве что меньшую, чем Эбнер, но в другом роде. Эбнер был сильным и не склонным к гуманизму. Джексон мог смеяться и болтать, оставаясь в то же время не таким, как мы, нашим начальником. Он прослужил в строю девятнадцать лет и терпеливо ждал скудного капральского вспомоществования — пенсиона, который уменьшит сумму заработка, который потребуется ему вне Вооруженных Сил, и тем самым облегчит поиски работы.

Харди, как мы знаем, неряшлив и грязен, и страдает припадками тиранства. На параде он ведет нас строем к дальнему краю площадки, командует «вольно», и мы слушаем лекцию по тонкостям строевой подготовки. Лекция эта у него в голове, выучена наизусть, и мы слышим ее обрывки, когда Стиффи поворачивается в нашу сторону: «Когда я говорю «раз», срываете ее с плеч. Нет, нет, не так. Господи, парень, если бы я был таким же здоровым, я бы съел свою винтовку — да, съел бы, и пушку бы выдал назад». В остальном это грязные анекдоты, которые он рассказывает с невеселым смешком. Мы должны отзываться эхом на этот непристойный шум (сальный смешок можно услышать за милю) и подражать его слюнявой улыбке — или быть сбитыми с ног. Выбор невелик.

«Десятипенсовые сержанты» — зовем мы капралов. Они занимают полтинники у нас, рекрутов: с легкостью, потому что на построении перед работами они выбирают людей, чтобы послать по поручениям; и, если тебя заметят в неповиновении, пропотеешь весь вечер на дурацкой работе. Даже когда лишь четверо из них столь продажны, безнаказанность этих немногих пятнает остальных. С нашей стороны, мы старательно ловим настроение начальства: смеемся их шуткам, вскакиваем на их приказы. В ответ они смягчают по отношению к нам тиранию, исходящую свыше — вспышки Стиффи. Эта огромная фигура топает по плацу, как сквозь толпу мальчишек, доходящую ему до колена, и льются дождем штрафные наряды, и каждый отряд испуганно мчится на место дислокации.

Намеченные им жертвы всегда выглядят сокрушенными; и они будут сокрушены, если им случается быть не в ладах со своими инструкторами. Но если капрал вам задолжал, он сохранит вас от лишней муштры, как бы ни ярился и ни обвинял вас Стиффи, как бы часто ни выкрикивалась ваша фамилия. Таким же образом, приготовив наличность, мы обычно можем посмеиваться (втайне) над угрозами сержантов вздуть нас. Не будь этой денежной системы, жизнь наша была бы паршивой. Пултон, которого нельзя подкупить, взял Джеймса, что весит вполовину меньше, вчера в гимнастический зал, и избил до синяков в боксерских перчатках. Он так и жену свою лупит.

Сегодня Стиффи послал меня на стрижку. Это значит — обкарнывают по всей голове, и я пришел, с ненавистью к себе, через комнату ординарцев в пять пятнадцать для штрафного построения. Но сержант Лоутон с насмешкой отмахнулся от меня: «Вали отсюда, парень. Больше сыра на твоем набалдашнике, чем волос на твоей черепушке. Ноги в руки, и пошел». Я засмеялся, без особой радости.

Светлые волосы для меня — несчастье. Стиффи ненавидит бледные лица и белобрысые головы; такие всегда привлекают его внимание, а затем — и его гнев; а самообладания у него не больше, чем у верблюда во время гона. Мы, новобранцы, держимся вместе в строю, и шепчем друг другу подсказки, и помогаем разворачивать неуклюжих в поворотах направо, налево и кругом. Бывшие армейские вроде Зубастого и меня в этом полезны, потому что книжные знания подсказывают нам, что происходит и как: но, когда у Стиффи срывает тормоза, остальные не в силах меня вытаскивать. Спокойствие покидает меня, и винтовка неловко дрожит в пальцах.

Сегодня после заката старший сержант Кроу пришел в барак и попросил у меня «Историю авиации в войне» Рэйли[24]. Книга популярная, и у меня уже взяли ее; так что ему не повезло. Он поглядел на мою полку и осведомился, изучал ли я психологию; и какие книги лучше помогут ему написать труд по психологии летчика? У «Фойла»[25] такие вещи можно достать? И, если он оплатит мой проезд, смогу ли я съездить в субботу и купить эти книги для него? Он снабдит меня пропуском в Лондон.

Кстати, почему я поступил в ВВС? Я объяснил, что перетрудился на ниве умозрительной жизни, выраженной в науке, и мне нужно некоторое время побыть под паром, на вольном воздухе. Это значит — зарабатывать на жизнь собственными руками, к чему у меня не было раньше навыков; а мои руки ученого не стоят ни гроша в какой бы то ни было профессии. Поэтому я завербовался. Я поделился с ним моим стремлением на дно, в поиске уверенности, что дальше падать некуда: и еще необходимостью снова научиться жить в бедности, а это дается нелегко, когда несколько лет до того деньги были в твоем распоряжении. Считаю, что я добился исполнения своих желаний по части бедности и низкого положения: но, возможно, мало кто из докторов прописал бы Харди или сержанта Пултона как лекарство для нервов.

5. Мои часы