Илья Дубинский - Примаков

Как раз в конце декабря 1920 года на территории Киевщины появился Махно со своими головорезами, и боевые задания Котовскому ставил в то время Примаков. Он же посылал Григория Ивановича со сводным отрядом преследовать черную конницу, у Канева кинувшуюся по льду Днепра на Полтавщину.

Как бы там ни было, а чувствовалось, что не все гладко обстоит в отношениях двух заслуженнейших героев гражданской войны. Мне показалось, что в мае 1921 года, как раз в те дни, когда меня послали с полка в старой дивизии на полк в новую, Котовский не без удовольствия сдавал дивизию Шмидту, чтобы со своей старой и славной бригадой отправиться на Тамбовщину против банд Антонова.

С блеском разгромив вместе с другими войсками антоновцев, Котовский возглавил на Украине 9-ю кавалерийскую дивизию – самостоятельное соединение, не входившее в корпус Примакова.

Прошло еще немного времени, и легендарный комбриг-бессарабец возглавил вновь созданный в Житомире 3-й конный корпус.

Крупные кавалерийские маневры осени 1923 года, проведенные на полях Винничины под руководством товарища Фрунзе, показали, что красная конница имеет двух не уступающих друг другу исполинов полководцев.

15. Завируха

Та зима была с крепкими морозами и обильными снегами. Стоило чуть подняться ртутному столбику – и тут же невесть откуда бравшиеся бураны гнали без конца шумные и плотные косяки тяжелого снега. Особенно круто приходилось в ту зиму и поездам и пассажирам.

За сутки Фастов не принял ни одного состава с киевской стороны, и лишь два товарняка, не останавливаясь, промчались с запада на восток. Бросалось в глаза начертанное мелом через всю стенку вагонов: «Хлеб Донбассу», «Хлеб Москве».

Просторные залы ожидания давно уже превратились в залы прошивания. Пассажиры с огромными мешками, раздувшимися торбами, корзинами и потертыми саквояжами заполнили все помещения, проходы, лестницы. Кого только там не было и куда только люди не торопились! Гражданские и военные.

Только-только кончилась большая гражданская война, но еще не утихла малая. Недавно объявленный нэп не успел еще как следует расцвести, а терзавший Правобережье бандитизм не успел еще полностью заглохнуть.

Добрая половина красноармейцев, истомившихся нудным ожиданием, не расставаясь с оружием, слонялась по вокзалу. У дежурного по станции был для всех один ответ: «Заносы. Версту расчищают, а две… Одним словом, метелица, завируха!»

Но вот, разрывая плотную тишину позднего рассвета, в киевской стороне что-то заревело в два голоса. Обгоняя друг друга, кинулись на перрон пассажиры. И те, кому лежал путь на Одессу, и те, кого ждала Винница, и те, кому ночами мерещился Каменец-Подольск. Заливчатый рев, набирая силы, уже ворвался в густо заснеженную зону пакгаузов. И тут молодой боец, чей гигантский заиндевевший чуб и белые брови сливались по цвету с серебристой шерстью казачьей папахи, разочарованно выпалил:

– Сами паровозы!

А красная шапка, отмахиваясь от назойливых и нетерпеливых просителей, уточнил:

– Два паровоза и один вагон. Экспресс. В нем велике цабе… И ему не до вас, сами понимаете. И я даю экспрессу зеленый семафор. Значит, без передыха…

Но дежурный ошибся. Тяжело дыша, на втором пути, как раз против входа в вокзал, остановились паровозы. Из салон-вагона выскочил высокий, в серой смушковой папахе с красным верхом черноглазый командир. Придерживая левой рукой окованную кавказским серебром кривую шашку, он устремился по скрипучему снегу к перрону. Но его уже встретил радостным восклицанием чубатый боец:

– Слава червонному козацтву! Товарищ Пилипенко, здравствуйте! Может, и мне светит до вашего эшелона прицепиться? Надо поскорей в свой седьмой полк. Ни шашка, ни пуля, ни сыпняк, ни беляк, ни Петлюра, ни бандюга не сшибли с копыток Антона Карбованого. А тут… Поверьте, товарищ Федя, доедаю последний мамашин корж… Не езда, а сами-сенька рахуба!

– Прицепишься! – широко, как обычно, улыбаясь, ответил полевой адъютант Примакова. – Только не оставь, Карбованец, тут, в Фастове, мамашин корж, бо и у нас с харчами не густо… Сутки уже как из Киева. – И, вклинившись в заполнившую весь перрон толпу, прошумел зычным командирским голосом: – Какие тут есть червонцы, все в вагон!

Еще Пилипенко не успел закрыть рта, а шумная орава, соревнуясь в беге и в ловкости, атаковала высокие приступки салон-вагона. Первым, конечно, ввалился в тамбур Антон Карбованый, за ним Данило Улашенко – долговязый, длинноногий начальник клуба 10-го полка. А следом уже все прочие.

Двенадцать полков червонного казачества, его артиллерийские части, связисты, саперы занимали в ту пору широкую полосу пограничной зоны Подолии и Волыни. И люди, заполнившие до отказа вагон командира корпуса, спешили в Тульчин, в Брацлав, в Немиров, в Гайсин, в Проскуров, в Староконстантинов, в Изяслав…

Червонного казака Антона Карбованого нельзя было назвать стеснительным парнем. В семнадцать лет он вскочил на спину кулацкого жеребца; и к двадцати двум годам уже испытал кое-что в жизни. Будь это в ином месте, постарался бы он как-то обминуть комкора. А тут прижало. Не сидеть же в Фастове, пока зацветет бузок… Да! Была с Примаковым одна встреча, и не дальше, как прошлой осенью…

А комкор, в папахе, в такой же, как и Пилипенко, куцей, из синего сукна, опушенной смушком венгерке, но без оружия, широким жестом правой руки звал людей в просторный, но крепко остуженный салон. Пронизывающий ветер лез во все щели.

– Смелее, хлопцы! Располагайтесь кто куда… Это вагон бесплацкартный. – Серые проницательные глаза Примакова как бы отражали блеск ледового панциря, оковавшего широкие окна салона. – Вот так, бывало, в царских тюремных камерах, в столыпинских вагонах, в которых нас перевозили в Сибирь. Отапливали мы их своим паром, собственным дыханием. Но думаю, товарищ Карбованый, – командир корпуса узнал все-таки казака, – мы и тут не замерзнем…

– А мне шо? – чуть смутившись, снял заиндевевшую папаху казак. – Я согласный и в печенках самого деда-мороза, абы добраться до Литина.

Тут стал доноситься бойкий шепот из дальнего угла салона. Федя Пилипенко, оживленно жестикулируя, что-то доказывал какому-то бородатому пассажиру. А тот, заслоняя руками увесистый чувал, сшитый из полосатого матрацного полотна, то снимая с головы, то вновь кидая на нее засаленную донельзя буденовку, живо ворочая выпуклыми глазами, пытался в чем-то убедить своего собеседника. Но тут адъютант комкора, чуть согнувшись, расстегнул полевую сумку, висевшую у левой его ноги, достал пачку ассигнаций и сунул их за пазуху бородачу. Под воздействием двух «аргументов» – легкого толчка и увесистой пачки денег в несколько миллиардов, бородач сам стал развязывать матрацный мешок. Достал свернутый в трубку пласт толстого, густо присоленного сала и передал его адъютанту.