Эрве Шаландар - Меня спасла слеза. Реальная история о хрупкости жизни и о том, что любовь способна творить чудеса

Я еще не до конца испила чашу страданий. Надеюсь, что впредь, учитывая все пережитое, я буду избавлена от них до конца дней.

Но этот момент наступил. К счастью, я жива.

И это происходит сейчас. Действовать готовится очень миниатюрная женщина.

Я волнуюсь:

— Вы уверены, что у вас хватит сил? Осторожнее: двух попыток я не вынесу!

Она улыбается. Рядом с ней стоит мужчина. Он меня успокаивает:

— Я помогу, если что.

Что ж, поверим, как обычно. Я задерживаю дыхание и… Это ужасно! Боль куда сильнее, чем при удалении канюли. Все просто: у меня такое чувство, будто мне вырывают желудок. Я еще не до конца испила чашу страданий. Надеюсь, что впредь, учитывая все пережитое, я буду от них избавлена до конца моих дней.

— Вы можете дышать! Дышите же!

Что? Ах, да, простите, я забыла! Я могу наконец расслабиться.

Тренировки в Клемансо возобновляются с эрготерапевтом Фредерикой, кинезиотерапевтами Жаном и Жаном-Мари, психологом Мари-Терезой.

С последней мы встречаемся раз в неделю. Она улыбчивая, доброжелательная, подвижная. Ее кабинет на третьем этаже, номер 326.

Когда мне предложили встречи с психологом, я была настроена скептически. Психолог? Зачем? Сможет ли она меня понять? Что она подумает об этой истории? Она решит, что я сумасшедшая, когда я расскажу ей все это.

В действительности происходит обратное: мое свидетельство она воспринимает с энтузиазмом.

Иногда Мари-Тереза ошеломлена:

— Никогда не слышала такого ужаса! А я многое слышала в этих стенах.

Порой она очарована:

— Это замечательно, то, что вы мне говорите! Какие сильные символы!

Психолог намеренно заставляет меня повторять самые трудные моменты, на которых я систематически ломаюсь. Это моменты особенно сильной боли, физической и моральной. Они были заблокированы во мне и опустошали меня изнутри.

Сеансы идут мне на пользу. И все же я почти всегда плачу в кабинете на третьем этаже. Меня это смущает. Не в моих привычках идти к людям, чтобы поплакать. Но Мари-Тереза относится с пониманием.

— Плачьте, плачьте! Не стоит стыдиться! Если вы плачете, значит, вы еще не совсем поправились!

И она настаивает, намеренно заставляет меня повторять самые трудные моменты, на которых я систематически ломаюсь. Это моменты особенно сильной боли, физической и моральной. Они были заблокированы во мне и опустошали меня изнутри.

Страдание — это одинокий опыт. Им нельзя поделиться. В моем случае этот принцип кажется еще более правильным. То, что я ощутила, мне действительно кажется неописуемым.

У психолога другое мнение.

Она подталкивает меня, заставляет.

— Расскажите мне этот эпизод еще раз!

— О нет, об этом я вам уже рассказывала! Вы знаете его наизусть.

И каждую неделю я возвращаюсь в ее кабинет на третий этаж. Знаю, что она права, что я должна выйти из всего этого. Я не должна хранить все в себе.

Я приношу мою зеленую тетрадь. Читаю психологу отрывки из нее. Она хотя бы не смеется над моим желанием писать. Напротив, она опасается, что я откажусь от этой идеи.

Мари-Тереза приводит мне веский аргумент:

— Конечно, написать об этом важно для вас. Но это важно и для тех, кто находится в таком же положении или окажется в нем. Главное, не останавливайтесь!

23 декабря я совершаю усилие, которое мне кажется замечательным: тридцать минут на велотренажере. На следующий день я получаю право вернуться домой. Наконец-то… Самая роскошная больничная палата никогда не сравнится с комфортом собственного дома.

Глядя на календарь, я констатирую факт: в начале и в конце моей болезни два больших праздника, национальный и религиозный. Я оставила дом накануне 14 июля и возвращаюсь туда накануне Рождества.

Глава 32. Здравствуй, весна!

— Хорошего и счастливого года!

— И особенно здоровья!

Они над этим смеются! Да, я думаю, что над этим теперь можно шутить! Пожелания на 2010 год? Они уже исполнились, потому что я вернулась.

Я дома в «увольнительной» на Новый год. В такой же увольнительной я была здесь и на Рождество. Тогда я встретилась со всей моей маленькой семьей: мужем, дочкой, зятем, внучками. Мы открывали пакеты с подарками, но моими подарками были они сами. Эмоции невероятные. Теперь я точно знаю: у себя дома, рядом с родными и есть настоящая жизнь.

Суббота 30 января — большой день. Я окончательно возвращаюсь домой. Мне трудно это осознать. В Клемансо я стану возвращаться только в «дневной стационар», три дня в неделю в течение двух месяцев. Рэй плачет от радости. Можно быть крепким и чувствительным, в этом нет никакого несоответствия. Он готовит для меня праздничную трапезу. Подумать только: еще совсем недавно моей пищей была не поддающаяся идентификации субстанция, попадавшая в меня через трубочку помимо моей воли. И теперь я снова открываю для себя романтику ужина на двоих. Да, настоящая жизнь возвращается!

Я поднялась из ада. Поначалу я была всего лишь разумом, заключенным в тюрьму. Потом всего лишь парализованным телом. И вот я снова аноним среди толпы. Я вернулась в общество обычных людей.

В первые ночи Рэй просыпается и наблюдает, как я сплю рядом с ним. Он хочет убедиться в том, что я дышу ровно. Случается, что сила его внимания будит и меня. Я удивляюсь, мы шутим и снова засыпаем, счастливые от того, что мы снова вместе, днями и ночами.

19 марта кинезиотерапевт Жан-Мари сопровождает меня в город. Он называет это «педагогическим визитом». Он позволяет мне действовать, сам только наблюдает. Жан-Мари держится на значительном расстоянии, чтобы у меня не возникало желания уцепиться за его руку. Мы садимся в трамвай, идем по рынку на площади Бролье, в тени импозантной архитектуры оперы и городской ратуши. Я немного нервничаю, но он видит только положительные моменты.

В другой день я впервые выхожу одна в городскую сутолоку. Счастливая и боязливая. Я очень быстро устаю, препятствия накапливаются, сигналы машин заставляют меня подпрыгивать. Но на этот раз я могу сказать откровенно, не боясь солгать себе самой: я спасена.

Именно тогда, посреди бурлящего города на площади Клебер, в сердце Страсбурга, среди прохожих, которые меня не замечают, которым мое присутствие не кажется неуместным, я наконец обретаю уверенность в том, что я выбралась. В самом деле. Да! Это невероятно, если заглянуть в мое недавнее прошлое.

Я совершила его, это необыкновенное возвращение к жизни. Я поднялась из ада. Поначалу я была всего лишь разумом, заключенным в тюрьму. Потом всего лишь парализованным телом. И вот я снова аноним среди толпы. Я вернулась в общество обычных людей. Замурованная заживо, вернулась в настоящую жизнь. В конце жизни маленькая старушка превратилась не в молодую девушку, а в пятидесятилетнюю женщину (почти нормальную).