Дэвид Роскис - Страна идиша

Если бы Довид выслал вперед Иче и Генри, а два других брата не последовали за ними, — дайейну.

Если бы два других брата последовали за ними, но не смогли бы перевезти свои семейства и жен, — дайейну.

Если бы они перевезли свои семейства и жен, а Иче не перевернул небо и землю и не истратил бы деньги семьи до последней копейки, чтоб выкупить свою жену и двух дочерей, — дайейну.

Если бы Иче перевернул небо и землю и истратил все деньги семьи до последней копейки, чтобы выкупить свою жену и двух дочерей, но никто не смог бы вызволить Довида и Переле из Белостока, — дайейну.

Никто не смог вызволить Довида и Переле из Белостока, и Лейбл, мой отец, винил в этом себя.

Лейбл, мой отец, винил себя за Довида и Переле, а Маша, моя мать, обвиняла его за то, что он предпочел свою семью ее семье.

Вдобавок Лейбл, мой отец, не смог открыть в Канаде свой собственный бизнес и был вынужден присоединиться к своим братьям.

Но если бы Лейблу, моему отцу, не пришлось присоединиться к своим братьям в Канаде, мы не переехали бы в Утремон, где, хотя бы на Лесах, мы могли приглашать, кого хотим, толковать Агаду, как нам заблагорассудится, и избегать пересказа истории последнего семейного седера в Белостоке.

Глава 15

Лиссабон

Разве можно забыть первые кадры «Касабланки»,[194] лучшего фильма всех времен, когда звучный голос за кадром проводит зрителя, чьи географические познания оставляют желать лучшего, по наиболее благоприятному для бегства из Европы маршруту? Помните место, откуда отплывает корабль к свободе? Да, это Лиссабон, тот самый портовый город, куда прибыли родители вместе с моими братом и сестрой судьбоносным летом 1940 года.

Мамины европейские фотоальбомы, пронумерованные от I до 4, охватывают куда больше, чем «Братья Уорнер». Разве не хотелось бы вам увидеть Ингрид Бергман задумчивой одиннадцатилетней девочкой? Ее огромную семью? Ее первые выезды с друзьями, полуночные вечеринки? Взглянуть на Ингрид Бергман в платье в стиле 1920-х годов с ниткой жемчуга на шее, или, еще лучше, в мужской одежде? Особенно если вы не можете просто включить видео и снова прокрутить ту сцену на залитом дождем асфальте, где влюбленные расстаются навеки, а вынуждены ждать и ждать, пока ваша мама придет в подходящее настроение, достанет из-под белья в своем любимом комоде вожделенные альбомы и предложит полистать их вместе с ней.

Любая из этих фотографий может неожиданно на целый день привести ее в хорошее настроение, например, фотография с концерта, экспромтом устроенного Гришей и ее друзьями, одетыми в импровизированные костюмы. Эрик, смеется она, порвал вот такую фотографию, когда узнал в обнимающем ее плечи человеке Пинхеса Кона, мит ди пухке левовес,[195] либеральнейшего демократа. Обратите внимание на семейный портрет в черновицком альбоме, для которого Бен отказался позировать, за что был наказан мамой — она не взяла его с собой в последнюю поездку домой в Вильно в 1939 году. Я прекрасно понимаю, что тогда чувствовал мой брат, поскольку со мной она проделала тот же фокус, когда родился мой сын Арье и я имел глупость за обедом в нашей столовой показать фотографии родов. Шокированная этой непристойностью, мама в тот вечер бойкотировала мою лекцию в Еврейской публичной библиотеке.

Счастливее всего мама выглядит с младенцем на руках, что резко контрастирует с одним-единственным изображением ее матери, Фрадл Мац, миниатюрным вариантом портрета натуральных размеров, висящего над кроватью моих родителей. На ней высокий кружевной воротник, чуть приоткрытый на шее, тиара из собственных русых кос и, присмотритесь внимательнее, все еще высокая, туго стянутая корсетом грудь невесты — ведь она брала кормилицу для каждого из своих десяти детей, половина которых к тому времени уже родились.

Когда наконец появляется отец, примерно к концу альбома № 2, его еле можно узнать без очков, которые он тогда еще снимал, фотографируясь: в той черной рубашке революционного стиля; среди других студентов, танцуют в хороводе; в химической лаборатории в университете Стефана Батория. Мало узнаваемым делает его и задумчивый, почти угрюмый, взгляд. Только после помолвки в начале альбома № 3 он становится похож на самого себя, с очками в черной оправе и такой знакомой улыбкой — неопределенной, почти извиняющейся, как бы говорящей: «И как такой парнишка, как я, вдруг оказался на короткой ноге со всеми этими писателями, художниками, адвокатами и докторами?» Он смотрит в Гришин фотоаппарат с усталой улыбкой даже в день их свадьбы, а здесь я надеялся увидеть хоть слабый отблеск триумфа по поводу Черного Балдахина, тайного бракосочетания, инсценированного им за день до этого (если в этом есть хоть доля правды). Посредине кросновского альбома — еще один его мужественный снимок: он стоит у входа на фабрику «Вудета» в белом лабораторном халате, и другой, в твидовом костюме, уже в качестве директора фабрики резиновых изделий «Кауром» в Черновицах. Если бы только сохранились снимки, где король Кароль вручает ему медаль за заслуги перед страной!

Хотел бы я знать, спустя какое время после той фотографии в твидовом костюме отец сказал: «Их кен нит лейфн, я не могу бегать, их кен нор форн, я могу только ездить», что побудило его в одиночку отправиться в Бухарест за выездными визами, выдаваемыми на условиях невозвращения? Еще раньше в этом году уже заходила речь о том, чтоб мама с детьми укрылась у Аннушки в Ковно. Если я сейчас уеду, сказала она отцу, мы никогда больше не увидимся. И если бы только сохранилась фотография Бонцеску влюбленного в Фейгеле, замужнюю сестру тети Малкии, нееврея, который поступил на службу в румынскую пограничную охрану как раз вовремя для того, чтобы предупредить маму о советском наступлении, и благодаря этому, когда утром 22 июня 1940 года раздался телефонный звонок, у мамы оставалось ровно два часа, чтобы собраться и успеть на последний отходящий из Черновиц поезд, однако по прибытии в Бухарест двенадцать часов спустя у нее началось кровотечение из-за сделанного врачом-шарлатаном подпольного аборта («Одно неверное движение, мадам Роскис, и вы мертвы»), а четырехлетняя Рутеле сошла с поезда с кишечным расстройством, и отец, невзирая на сообщения о приближающемся погроме, о котором их предупредил дружелюбно настроенный к ним греческий консул, и несмотря на нечто вроде нервного срыва, пошел через весь город на рынок, чтобы купить ей яблоко.

Каждый из этих эпизодов — это уже готовый сценарий. Интересно, буду ли я обладателем авторских прав после того, как выйдет эта книга?