Ирина Муравьева - Ханс Кристиан Андерсен

Да, было бы только время все это написать… Ведь он кое-чему научился за эти годы, недаром учитель Квистгор хвалит его сочинения за живость образов и плавность стиля.

Тут Ханс Кристиан чувствовал себя во всеоружии — не то что в греческом — и сам охотно помогал товарищам. Последнее сочинение особенно удалось ему требовалось написать «об одном из лучших, благороднейших качеств, отличающих человека от животного». И его работа была посвящена прославлению фантазии. Он вдохновенно описывал в ней «светлого духа Фантазуса, прекрасного юношу с сияющими глазами». Фантазус приходит к детям и учит их понимать мир раньше, чем это делает его серьезный брат, Разум. Кто поддерживает бодрость в юноше, который поднимается в своем жизненном пути на высокие скалы, переходит через бурные потоки? Конечно, Фантазус!

Ну, а теперь Фантазусу предстоит помочь одному из своих питомцев написать исторический роман. Только бы Мейслинг снова не сменил на гнев свою неожиданную милость!

Дни шли, а мрачные предсказания Хансена все не исполнялись Мейслинг был весел и снисходителен. Он увлекательно рассказывал о том, как в древней Греции происходили состязания поэтов, читал стихи, а на неудачные ответы реагировал коротким «осел!» или «болван!», не вдаваясь в подробности.

«Ослы» и «болваны», отпущенные с миром, были очень довольны, и, несмотря на близость экзаменов, в классе царило бодрое настроение.

Однажды вечером, когда Мейслинг удалился на свою обычную прогулку, его супруга позвала к себе Ханса Кристиана. Она угостила его чаем и долго сетовала на грубость и воровство служанок с ними у нее шла вечная война.

— Весь дом на моих плечах, а ведь я только слабая женщина! — вздыхала она. — Мейслинг занят своей наукой, ему некогда вдаваться в домашние мелочи. Кроме того, я обожаю искусство, и мне не с кем бывает поделиться своими чувствами…

«С чего это она так разговорилась?» — удивлялся про себя гость. Но спросить напрямик о цели приглашения было бы невежливо, и он покорно ждал. Наконец все разъяснилось. Фру Мейслинг рассказала, что у них в доме пропадает масса свободного места, и хотя в комнатке рядом со спальней хозяйки живет уже Иенс Виид, там, безусловно, может поместиться еще один жилец.

«Неужели?..» — сердце Ханса Кристиана заныло от мрачного предчувствия.

— Мой муж совсем не такой сердитый, как иногда кажется! — вкрадчиво щебетала фру Мейслинг. — И вас, милый Андерсен, он в душе любит. («Ох, вряд ли… А впрочем, бог его знает!») Да, да, и он очень озабочен вашей судьбой. Ведь вам надо хорошенько подготовиться к экзамену в университет, иначе ваш покровитель Коллин будет очень огорчаться. А мой муж так уважает Коллина, что просто слов нет! Ради него он готов посвящать вам сколько угодно времени и сил, сидеть с вами целые вечера. («Еще и вечера! Вот ужас-то!») Но для этого надо, чтоб вы жили у нас. («Ну, так и есть! Господи, что же мне делать?») Поверьте, я буду заботиться о вас как о родном. Ведь мы оба с вами дети природы, и никто не способен так глубоко вас понять, как я!

Кокетливые кудерьки на низком лбу супруги ректора затрепетали от томного вздоха. Нежно глядя заплывшими глазками на Ханса Кристиана, она ждала ответа.

— Я очень благодарен… Я не сомневаюсь, что вы будете добры ко мне… — пролепетал он. — Но, знаете, я ведь не могу ничего решать сам! Я должен написать господину советнику Коллину…

— Да, да, конечно, это ясно без слов! Но вы должны написать ему, какие выгоды вам сулит переезд к нам. И тогда он, без сомнения, охотно даст согласие.

Так все и вышло. Коллин идею переселения к Мейслингу одобрил, и Ханс Кристиан, обливаясь слезами, написал письмо добрейшей мадам Хеннеберг, сообщая, что он вынужден оставить ее дом. Устно объясняться с ней он чувствовал себя не в силах.

На другой день слагельсейцы горячо обсуждали эту новость, и общее мнение было далеко не на стороне ректора.

— Срам какой! Мало ему, что он мучит мальчика на своих уроках! — возмущалась пасторша, благоволившая к Хансу Кристиану. — Теперь ему понадобилось перетащить его в свой дом. А что это за дом, всякому известно: просто свинарник, если сказать прямо.

— Господин Мейслинг запретил Андерсену ходить на репетиции хора в наш дом! — напомнила аптекарша. — Это будто бы мешает занятиям, видите ли! А ведь собираемся-то мы только по воскресеньям. Все дело в том, что я не пригласила фру Мейслинг: кому охота видеть у себя эту особу? Ей бы только с офицерами гулять да хихикать, пока муж в Копенгагене, а нет того, чтобы за своими детьми посмотреть. И потом от нее так и разит пуншем, когда с ней заговоришь…

В конце концов все согласились на том, что цели Мейслингов понятны и ребенку: им вечно не хватает денег, вот они и решили, что надо перехватить у мадам Хеннеберг двести ригсдалеров в год за содержание пансионера — все-таки это кругленькая сумма, особенно для тех, кто по уши в долгах! К тому же Андерсену покровительствует сам Коллин — важная птица! И ректор надеется получить кое-какие выгоды от сближения с ним, вот он и хитрит, уверяя, что печется о благе своего воспитанника.

И хотя нередко злые языки в Слагельсе преувеличивали недостатки своих ближних, на этот раз они говорили сущую правду.

По зеленым равнинам, окружавшим Слагельсе, медленно катилась тяжелая карета, до отказа набитая людьми и вещами. Дети пищали, узлы и корзинки давили со всех сторон, и длинные ноги Ханса Кристиана, неестественно согнутые из-за недостатка места, совсем затекли.

Иенс Виид блаженно похрапывал рядом — ему-то, коротышке, было достаточно просторно! — а фру Мейслинг изредка прикладывалась к фляжке с пуншем и распевала фальшивым голосом чувствительные арии. Ректор ехал на верху кареты.

Семейство Мейслингов вместе с обоими жившими у них учениками переезжало в город Хельсингер: глава семьи недавно добился назначения ректором в тамошнюю латинскую школу.

В первый день путешествия мысли Ханса Кристиана то и дело возвращались в Слагельсе: шутка ли сказать, почти четыре года он провел там! Вспоминались дружеские напутствия знакомых, прощальные прогулки по любимым местам. Он увозил с собой альбом, наполненный стихами и рисунками. Один из учеников Ингемана старательно скопировал портрет Шиллера и подписал под ним:

Царя поэтов профильЯ рисовал любя,Но вот вернее образ,Что в сердце у тебя!

Дальше шли прощальные стихи Ингемана, Карла Баггера. Потом Пегас с лебедиными крыльями и невероятным изгибом шеи — рисунок сентиментальной слагельсейской девицы, верившей в поэтический талант студиозуса Андерсена… Словом, каждая страница альбома говорила, что за четыре года он приобрел немало друзей. Придется ли им еще когда-нибудь встретиться?