Инна Симонова - Федор Чижов

Взгляды Чижова на судьбу России и всего славянского мира, сформировавшиеся в большинстве своем на основе личных впечатлений и опыта, нашли благодатный отклик и полное понимание у его новых знакомых. Прежде всего, со славянофилами Чижова сближала вера в великую, спасительную для всего человечества будущность славян, обусловленную двумя исторически сложившимися факторами: извечным существованием общины («мира») и Православной религией.

Община — краеугольный камень славянофильских теоретических построений. С ней связаны все их надежды на справедливое общественное устройство славянских народов и человечества в целом. Подобно всем славянофилам, Чижов видел подлинную демократию и особый нравственный климат «в составе „мира“ и мирской сходки… в поголовной подаче голосов старших в семье… в единогласном решении, не подчиненном случайности одного голоса при решении большинством». «Круговая порука и общинность землевладения, держащие всю деревню в полном соединении», служили, по его мнению, гарантией против зла индивидуализма, разъедающего западную цивилизацию и высшие слои русского общества[169]. Именно существованием в южнославянских землях крестьянской общины, схожей с русской, объяснялся пристальный интерес к югославянам Чижова и других членов славянофильского кружка.

Уверенность в том, что надежды на социальное равенство при общинном устройстве народной жизни неизбежно сбудутся, славянофилы черпали в преобразующей силе духовного влияния славян, а именно в их Православном вероисповедании. Торжество формального разума в католицизме и протестантизме над верою и преданием в Православии — единственной из христианских религий, сохраненной в чистоте и неизменности со времен апостольских, — определило, по их убеждению, судьбу Европы. В одном из писем 1848 года к Александру Иванову Чижов утверждал: «Революционные смуты на Западе неизбежно вызовут там духовный голод и нравственное борение, которое должно решиться в пользу Православия… Люди западные поймут, что ум человеческий» не высший судия в делах «человеческих и… обратятся к тому источнику, без которого трудно ждать улучшений, — к Церкви»[170].

Как и все славянофилы, Чижов получил в семье религиозно-патриархальное воспитание; в юности, пережив непродолжительный период безверия, вновь вернулся к религиозному мировоззрению и философскому идеализму. В его дневниках первой половины 40-х годов есть упоминания об увлечении идеями Гегеля и Гердера, выписки из сочинений Фихте и Шеллинга. На общественно-политические взгляды славянофилов определенное влияние оказали идеи, почерпнутые ими из социально-утопических учений Запада. Подобно И. Киреевскому, Хомякову, Самарину, Кошелеву, Чижов изучал произведения Жорж Санд, Фурье, Сен-Симона, Прудона.

Славянофилы верили, что грядущая мессианская роль славянства может быть достигнута лишь с помощью самоочищения современной им славянской жизни от чужеродных элементов, опутавших и исказивших ее. Ход исторического развития России укладывался в гегелевскую триаду: тезис (допетровское прошлое России) — антитезис (послепетровское настоящее) — синтез (обновленное будущее, основанное на разумном диалектическом соединении «старого» и «нового»).

Требование отмены крепостного права было одним из главных в ряду основных положений славянофильской доктрины. Славянофилы подводили под него экономический базис, основанный на теоретическом анализе и собственных хозяйственных наблюдениях: «…Производительность труда находится в прямом отношении к свободе трудящегося», — утверждал Ю. Ф. Самарин[171]. Об этом же говорил Чижов: «Чем свободнее и шире будет у нашего народонаселения право переходить с одного места на другое, из городов в села, из сел в города, тем ровнее можно распределяться народному труду… Это — главное и могучее условие в развитии и умножении народного богатства»[172]. О том, что слова у Федора Васильевича не расходились с делом, говорит тот факт, что ему удалось в 1846 году уговорить сестер сделать «вольными хлебопашцами» несколько десятков принадлежавших им в усадьбе Озерово крепостных крестьян.

Сформировавшийся у Чижова еще в 1830-х годах либерализм в понятиях и убеждениях стал с начала 1840-х годов частью его славянофильских воззрений. В сословной структуре общества он видел одно из препятствий для народного единства, так как каждое сословие выдвигает на первый план свои особые интересы, а они закономерно ведут к вражде сторон. Поэтому, подобно многим славянофилам-эгалитариям, он выступал за отмену кастовости и дворянских привилегий. «Неравное разделение имущества не может быть следствием предвечного порядка, или еще того менее, его последним определением, — полагал он. — Как все устроится — нельзя вдруг понять, однако… мне кажется, что в славянском мире больше данных ко всеобщему равенству. Первое преобразование — и у нас должны полететь к черту все богатые… Только богатое сословие, по крайне мере относительно богатое, пользуется всеми выгодами», «везде работающий класс народа в ужаснейшем угнетении. Неужели следующий, наш, славянский, период жизни не переменит нравственное состояние в мире?»; «Вся надежда на общий ход истории»[173].

Экономическому неравенству, разделившему народ на сословия высшие, правящие, и низшие, бесправные, противопоставлялось опоэтизированное прошлое славян, свободное от каких бы то ни было социальных противоречий. Между властью и народом на протяжении веков существовали добрые, патриархальные отношения; славяне смотрели на владение землею как на грех; «негосударственный» русский народ не посягал на политические права и государственную власть, а власть, в свою очередь, не вмешивалась в дела народа, но в необходимых случаях собирала Земские Соборы для выяснения мнения «земли». «Петр Великий разделил нас на два народа, — утверждал Чижов, — и дворянское сословие резко отделилось от остального»[174].

В пылу критической запальчивости славянофилы подвергали резкому осуждению правление «онемеченной» династии Романовых, засилье иностранцев в России, бюрократизм и взяточничество чиновников. «Немецкая семья два века безобразничает над народом, а народ все терпит», — записал однажды в сердцах Чижов в своем дневнике[175]. В силу своей страстности и максимализма он шел дальше остальных славянофилов, не ограничиваясь критикой отдельных сторон самодержавно-крепостнического строя России и неоднократно высказываясь в своем дневнике против монархической идеи как таковой.