Рене Кастр - Бомарше

Кроме того, на него навалились новые заботы. Весьма чувствительный к женским чарам и обожавший удовольствия, которые он мог получить в дамском обществе, Бомарше был крайне непостоянным любовником. Роман с маркизой де ла Круа был приятным эпизодом в его жизни, но Пьер Огюстен больше не мог рассчитывать на то, что эта красавица поможет ему увеличить его состояние. Еще за год до отъезда в Испанию Бомарше стал подумывать о женитьбе, которая могла бы обеспечить ему безбедное существование, и начал закладывать фундамент такого союза. Объектом матримониальных планов Пьера Огюстена была прелестная подруга его сестер Полина Ле Бретон, появившаяся в доме на улице Конде благодаря своей тетке г-же Гаше.

В одном из своих писем Жюли намекнула брату, что тому пора возвращаться в Париж. Так и не осуществив ни одного из своих грандиозных проектов, Пьер Огюстен начал готовиться к отъезду. Состояние его духа оставляло желать лучшего:

«Я изо всех сил стараюсь противостоять злосчастной судьбе. Стоит мне чуть опустить весло, и несчастья и неприятности начинают со всех сторон захлестывать меня. Жизнерадостность моего характера и, осмелюсь сказать, отдавая при этом должное Провидению, стойкость моего духа вкупе с привычкой к превратностям судьбы удерживают меня от отчаяния».

Возвращение в Париж принесло ему новые разочарования.

Глава 12

УПУЩЕННАЯ НЕВЕСТА (1765–1766)

Путешествие из Мадрида в Париж заняло у Бомарше гораздо меньше времени, чем дорога туда: выехав из испанской столицы 22 марта 1765 года, Пьер Огюстен уже 9 апреля, «весь в дорожной грязи», входил в свой дом на улице Конде. В пути он все же сделал три остановки — более длительных, чем просто ночлег: одну в Бордо по неизвестному нам делу, вторую в Туре, где, как мы помним, у него была пассия, и последнюю в Орлеане у тамошнего епископа. Монсеньору де Жаранту он привез в подарок от его племянницы маркизы де ла Круа конфитюр и две банки какао, и епископ, видимо, с лихвой вознаградил гостя за его услугу, так как во дворце его преосвященства скучать было не принято.

Бомарше привез в Париж медальон с портретом своей мадридской возлюбленной, которую он безвозвратно потерял, уступив ее Карлу III. Этот портрет остался единственным свидетельством их короткого романа; спустя пятьдесят лет после смерти Бомарше Луи де Ломени обнаружил медальон в мансарде на улице Па-де-ла-Мюль среди запылившихся личных вещей и бумаг драматурга. Г-жа де ла Круа перестала занимать мысли Пьера Огюстена, оставшись в его памяти мимолетным, хотя и приятным эпизодом, а на авансцену его жизни уже готовилась выйти другая женщина, к ней Бомарше испытывал нежные чувства, переплетенные с корыстным интересом, и чувства эти, как уже говорилось, зародились еще до его поездки в Испанию.

Бомарше никогда не был обделен женским вниманием, он отбил у своего друга князя Белолесского любовницу — певицу Оперного театра мадемуазель Лакруа, и она была отнюдь не единственным увлечением Пьера Огюстена: в его стихах той поры встречается имя мадемуазель Лакур, также до нас дошли его полные страсти письма к прелестной Фанни де Бюрман. Эти непродолжительные романы с красотками, коих он называл «мои киферянки», не мешали ему всерьез подумывать об устройстве личной жизни. Вдовец желал вступить в новый брак, завести детей и увидеть в них продолжение рода де Бомарше, первым представителем которого стал он сам.

Пьер Огюстен полагал, что в том «сборище влюбленных», каковым являлся их дом на улице Конде, он уже нашел для себя достойную пару в лице Полины Ле Бретон.

Когда эта барышня, отличавшаяся редкостной красотой, впервые переступила порог дома Каронов, ей было семнадцать лет. Ее отец в свое время перебрался на Антильские острова, где сколотил приличное состояние; прожив на островах пятнадцать лет, он покинул сей бренный мир. Наследство г-на Ле Бретона оценивалось в два миллиона ливров, и им не стоило пренебрегать. Правда, Бомарше счел разумным навести справки о реальном положении дел с этим наследством, так как до него дошли слухи, что имущество покойного было в закладе, поскольку г-н Ле Бретон стал жертвой каких-то мошенников, доведших его до разорения.

Бомарше был немного знаком с управляющим Сан-Доминго г-ном де Клюньи, у того был настоящий нюх на мошенничество, он продемонстрировал это в полной мере, когда сменил Тюрго на посту генерального контролера Министерства финансов Франции. Принцессы соблаговолили собственноручно написать Клюньи, а также пожелали познакомиться с Полиной. Они нашли девушку очаровательной, и столь лестный отзыв их высочеств окончательно убедил Бомарше в правильности его выбора спутницы жизни. Он тем охотнее рассматривал перспективу этого брака, что ему не нужно было завоевывать симпатий невесты.

Эта женитьба могла кардинально изменить его будущее. Так неужели действительно истинная мудрость заключалась именно в том, чтобы продать все свои должности при дворе, последовать за этой красавицей на Сан-Доминго и превратиться в богатого плантатора?

Возможно, Бомарше поторопился и поступил несколько легкомысленно, отправив при помощи Пари-Дюверне 80 тысяч ливров г-ну де Клюньи для восстановления хозяйства во владениях Ле Бретонов. Желая подстраховаться, Пьер Огюстен пошел еще дальше: он снарядил в Сан-Доминго двоюродного брата своей матери, некого Пишона де Вильнёва, честного и преданного ему человека. Этому старому холостяку, оказавшемуся в стесненных обстоятельствах, Бомарше дал в дорогу 10 тысяч ливров, а также снабдил его сельскохозяйственным инвентарем.

И, наконец, он посоветовал Полине побольше общаться с ее дядюшкой-вдовцом, поселившимся в Париже; наследницей этого богатого родственника она надеялась стать. Практичный Пьер Огюстен намекнул девушке, что завещание, оформленное дядюшкой на ее имя, могло бы ускорить их свадьбу: «в противном случае ожидание может затянуться на целый год, потерянный год счастливой жизни, отложенных на будущее наслаждений и пустующей спальни в золотисто-зеленых тонах».

Подобные рассуждения казались слишком приземленными юной креолке, более склонной к признаниям в любви, нежели к расчетам; порой ее огорчали легкомысленные поступки и фантазии жениха, которому она даже как-то осмелилась сказать: «Ты думаешь только о своих удовольствиях».

Письма Пьера Огюстена, по мнению этой невинной барышни, были чересчур смелыми; сама она, несмотря на всю свою любовь, не позволяла себе бурного проявления чувств и, вероятно, очень пугалась, когда читала о том, как в одном из своих снов жених «поглаживал ее пухлые ручки, целовал алые губки и сосал две чудные ягодки, посаженные удовольствия ради на ее прелестной грудке. А далее произошло то, о чем я непременно расскажу тебе…».