Николай Реден - Сквозь ад русской революции. Воспоминания гардемарина. 1914–1919

Учредительное собрание не оказало никакого влияния на последующий ход событий. Оно не сыграло никакой политической роли. Но выборы, которые предшествовали ему, окончательно доказали, что ни политические партии, ни избиратели не созрели в достаточной степени для того, чтобы решать будущее России путем голосования. Кратковременная избирательная кампания внезапно завершилась фарсом, разыгранным в день выборов вокруг избирательных урн.

При наличии более чем двух десятков избирательных бюллетеней участвующих в выборах, лишь большой специалист мог провести отчетливые различия между отдельными партийными платформами. Избиратели, способные анализировать, голосовали со знанием дела, но они составляли незначительное меньшинство.

Основная масса избирателей шла на выборы с большими сомнениями, с отсутствием четкого представления о том, чего они хотят. В большинстве случаев они полагались на озарение в последний момент. На результаты голосования влияла любая мелочь: то, как звучат имена кандидатов, абсурдное толкование названий партий, особенности организации избирательных участков. Людей даже определившихся с выбором приводила в раздражение необходимость выбирать нужный бюллетень из двадцати других, напечатанных на бумаге всех возможных оттенков. Часто предпочтение определялось и цветом бумаги, на которой был напечатан бюллетень.

Нигде вопиющая беспомощность избирателей не обнаруживалась столь очевидно, как в сельской местности. Один из приятелей рассказывал мне о старухе крестьянке, которую сын уговорил проголосовать. Через два часа она вернулась с виноватым лицом, и, когда сын спросил, выполнила ли она свое обещание, последовал ответ:

– Не знаю, милый! Когда я шла туда, мои сапоги сильно испачкались, а пол там такой был чистый – жалко пачкать. Поэтому я взяла лист, что поближе, и опустила его в ящик. На все воля Божья!

Учредительное собрание, избранное таким образом, не могло пользоваться авторитетом в стране. Кроме того, как только стало известно, что большевики оказались в меньшинстве, все решили, что Совет народных комиссаров не допустит созыва Учредительного собрания. Этот вывод оправдался через два месяца, когда советское правительство в день открытия собрания разогнало его силой.

Однако до тех пор, пока большевики не почувствовали прочность своего положения достаточно, они не прибегали к принуждению. Каждый был волен делать все, что пожелает, господствовало беззаконие, Петроград быстро скатывался к состоянию полной анархии.

Молодые русские патриоты с унынием наблюдали, как страна погружается в хаос. Колеблясь между надеждой и отчаянием, они перебивались кое-как в атмосфере всеобщего упадка и старались не поддаваться общему смятению. Но ни участие в танцевальных вечерах, ни посещение театра не давали возможности уйти от реальности. Отчетливые следы разрушения были ощутимы на каждом шагу.

Впервые за несколько месяцев я посетил самостоятельно Народное собрание, чтобы послушать оперу «Вертер». Ежедневно сталкиваясь с реалиями жизни, было трудно проникнуться сочувствием к внутренним переживаниям молодого человека, мучившегося неспособностью преодолеть страсть к супруге своего лучшего друга. Сценарий, музыка и костюмы казались фантастическими, но более всего поражала аудитория.

Театр был полон каких-то неопрятных субъектов. Нечасто попадались люди, которых встречаешь в опере. Было много уставших и разочарованных лиц, более половины мест занимали солдаты и матросы с револьверами у пояса, с ружьями на коленях.

На протяжении первого отделения в театре было шумно, но потом установилась гнетущая тишина. Зрители, проникнутые революционным настроением, не могли скрыть своего презрения к романтическому сюжету, музыка отнюдь не звучала как военный марш и не взбадривала. Когда разыгрывалась сцена самоубийства героя, большинство зрителей спали, храп заглушал музыку оркестра.

Идиллическое спокойствие нарушил выстрел Вертера на сцене. Галерка тотчас ответила четырьмя выстрелами: это несколько солдат, разбуженных сценическим действием, инстинктивно выстрелили из своих ружей. Они не собирались причинить кому-то вред – просто сработал рефлекс. На несколько секунд аудитория замерла, напряженно всматриваясь вверх, но вскоре снова расслабилась. Никто не пострадал, оснований для волнений или негодования не было.

Способ возвращения из театра был даже более пугающим, чем стрельба во время спектакля. После семи вечера трамваи не ходили, и театралы были вынуждены идти домой пешком независимо от того, как далеко они жили. Когда занавес опускался в последний раз, публика уже собиралась на площади перед театром. Толпа делилась на небольшие группы, и они направлялись домой в разные районы города.

Мужчины и женщины – совершенно незнакомые друг другу – шли посередине улицы бок о бок, обмениваясь шутками, посмеиваясь над положением, в котором оказались. По мере того как они удалялись все дальше и дальше, толпа постепенно таяла. Когда кто-либо из группы подходил к дому, все остальные останавливались и следили за ним, пока попутчик благополучно не скрывался за дверью. Затем шли дальше.

Банальное выражение «один в поле не воин» утратило свое ироничное значение, и осторожность диктовалась суровой необходимостью. Человека, шедшего ночью в одиночку по улицам Петрограда, подстерегала опасность. Очень часто его останавливали бандиты, грабили, раздевали и разували, что было страшнее лишения обесцененных денег. Ночью нередко можно было видеть людей, бегущих в одном нижнем белье по морозу, осторожно касаясь льда босыми ногами, – это были жертвы ограбления. Правили бал преступники.

В марте, когда неистовствовали уличные толпы, их нападению подверглись все тюрьмы, ворота которых широко открылись. Целью провозглашалось освобождение политических заключенных, однако не упускали случая воспользоваться ситуацией и уголовные преступники. К политическим ссыльным, возвращавшимся из Сибири, примыкали убийцы и грабители. Комиссии по опеке всех принимали как пострадавших за дело свободы. Перед профессиональными мошенниками, приезжавшими в Петроград, открывались неограниченные возможности. Не осталось ни одного из прежних средств сдерживания: полиция исчезла, ушла в прошлое паспортная система, уничтожили полицейские досье.

Поздней осенью 1917 года «дно» общества процветало. Ряды рецидивистов постоянно пополнялись новичками, которых соблазняла безнаказанность. Трамваи, политические митинги и публичные места кишели ворами-карманниками, частные дома и квартиры подвергались грабежам в дневное время, по вечерам на главных проспектах останавливали и раздевали прохожих. Не существовало правоохранительных учреждений, куда могли обратиться за защитой мирные граждане.