Виктор Шендерович - Изюм из булки
— Миша, — спросил я, — а много ли у тебя написано? Сеструхин пошевелил губами, глядя в закатное небо, что-то перемножил в уме и ответил:
— Тыщ на двадцать!
Семинаристы
Семинар сатиры и юмора на том Совещании вели трое: Андрей Яхонтов, Андрей Кучаев и Леонид Лиходеев. О Яхонтове, пожалуй, умолчу, а знакомство с Кучаевым и Лиходеевым — это счастливый лотерейный билет, вытащенный мною на легкую руку.
На кучаевский семинар я попал за четыре года до того, в 1984 году. Андрей Леонидович был для меня прежде всего автором рассказа «Мозговая косточка», от которого я помирал со смеху еще в незапамятном детстве: про дядю и племянничка Михрютку — может, помните? Знакомое имя материализовалось в крупного мрачноватого мужчину, похожего скорее на боксера-полутяжа, чем на юмориста.
Обучение Кучаев начал с нокаута, и все, кто вышли на этот ринг в статусе гениев (а кто не гений по молодости лет?), очень скоро начали расползаться по углам.
Условия тренировок были предельно жесткими: человек читал вслух — остальные слушали. Чаще всего слушали молча, хотя изначально произведение считалось юмористическим, то есть предполагался смех…
Принято говорить, что «легкий жанр» — жанр самый трудный, и это, наверное, правда. Но почему? Я знаю ответ: потому что он самый честный! У поэта или новеллиста успех отделен от провала полутонами — глубиной дыхания, качеством зрительской тишины, длиной аплодисментов… А юморист обязан рассмешить! Не рассмешил — проиграл, и твое поражение безусловно. Как, впрочем, и твоя победа — потому что нельзя, отхохотавшись, заявить: не смешно.
Удач на нашем семинаре, за несколько лет, я вспомню не больше десятка. Замечательный рассказ Георгия Заколодяжного «Река», стилизации Феди Филиппова, стихи Сергея Сатина…
Успехи помню все; провалы были нормой. Автор заканчивал читку в тишине, а к концу обсуждения проклинал тот день и час, когда взял в пальцы ручку.
Последним обычно говорил Кучаев.
Меня за семинарское время он похвалил только пару раз, но некоторые его формулировки я запомнил как рецепты и пользуюсь ими уже двадцать лет. Но главное, конечно, не рецепты. Кучаев помогал пишущему понять себя, осаживал самодовольных, жестко стыдил за потерю вкуса. Безжалостно лечил литературную местечковость, заставлял увидеть свой текст в большой координатной сетке. Работаете в жанре черного юмора? Отлично. Что читали Хармса? Роальд Даль, Борис Виан? В первый раз слышите? Поговорим, когда прочтете.
Андрей Леонидович уже много лет живет в Германии. В Москве появляется нечасто. Я по-прежнему прислушиваюсь к его оценкам — и испытываю пожизненную благодарность.
Почему смешно?
С Леонидом Лиходеевым я познакомился чуть позже — в 1988 году, на том самом Совещании в «Березках». Я, конечно, знал, с кем имею дело: фельетонами Лиходеева страна зачитывалась в первую оттепель — собственно говоря, он и вернул в русскую литературу этот жанр.
Симпатия и уважение к Леониду Израилевичу были у меня наследственные: мой отец приносил ему на пробу свои тексты еще в конце пятидесятых… А сам я в личном обучении у классика был всего один день — тот самый день Совещания молодых писателей.
Разбор моих текстов Лиходеевым помню дословно. Впрочем, запомнить было нетрудно.
— Вот смотрите, — сказал классик, взявши в руки мои листки. — Над этой шуткой — смеялись, а над этой — нет. Почему?
Я не знал.
И тогда он сам ответил на свой вопрос:
— Потому что это — правда, а это — нет. Смешно то, что правда!
Все гениальное просто. Полтора десятка лет я прикладываю лиходеевскую мерку к текстам — своим и чужим — и всё больше убеждаюсь в ее точности. Смешно то, что правда… Непременно парадоксальная, но обязательно — правда!
Юморина-89
В апреле 89-го я положил в чемодан белую рубашку и несколько машинописных листков — и устремился на юг, на конкурс молодых писателей-сатириков, объявленный по случаю разбушевавшейся перестройки, на «Юморине» в Одессе.
Перед этим, впрочем, пришлось пройти отборочный тур в Туле. Отбирала победителей публика, и воспоминание об этом до сих пор продирает меня крупной дрожью. Ибо желание понравиться публике любой ценой это то, от чего мучительно, первым делом, отучивают студентов театральных институтов. Для литератора такой критерий — вообще смерть. Там, где оценивается не текст, а способность, как говорят суровые профессионалы жанра, «положить зал», — мало шансов у Зощенко или даже Вуди Аллена.
Гениальные исключения (Жванецкий) лишь подтверждают жутковатое правило (см. «Аншлаг»).
Писал я на ощупь, об эстрадном хлебе имел представление самое смутное и до сих пор благодарен тулякам, позволившим мне вскочить на подножку поезда: я занял третье место — последнее, позволявшее поехать в Одессу.
А победил в том отборе, а потом и на конкурсе — блестяще и без вопросов — рижанин Борис Розин. Зачем ему (автору текстов Геннадия Хазанова и признанному профессионалу) понадобилось участие в этом состязании, так и осталось для меня загадкой.
Наутро мы завтракали в гостиничном буфете, и выяснилось, что Розин только что вернулся из Монреаля и вскоре уезжает туда насовсем. Двухнедельное пребывание в мире, где мостовые моют мылом, окончательно сорвало и без того желчного Бориса с советской резьбы.
С трудом удерживая себя от мордобоя, Розин корректным голосом терроризировал официантку. Его интересовало: почему на скатерти пятна, почему на столе нет салфеток, а у вилки отломан зубчик, почему к нам сразу не подошел менеджер… Менеджер — в восемьдесят девятом году, в гостинице в Туле, представляете?
Когда Розин полюбопытствовал, почему официантка не улыбается, я понял, что бить морду, и в самое ближайшее время, будут — нам…
Нельзя человека непосредственно из Монреаля пускать в Тулу, это опасно — для Тулы в первую очередь.
Впрочем, Борис был прекрасен и до всякой Канады. Геннадий Хазанов вспоминал, как однажды (в глубоко советское время) он пригласил Розина прокатиться вместе с собой не то в Подольск, не то в Серпухов — выступить, а заодно и пообщаться.
Оттуда прислали машину — и они поехали. И когда съехали со стратегического шоссе собственно в Россию и машину затрясло по колдобинам, рижанин Боря вежливо осведомился у шофера:
— Простите, а что: вчера бомбили?
Шофер поглядел на Борю из зеркальца дикими глазами.
Гран-при
Места в жюри конкурса по случаю полнейшей демократизации были открыты для всех. Там сидели журналистка, банкир, советский работник, редактор радио… Обидно, что никак не были представлены железнодорожники и работники ГАИ.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});