Владимир Кондауров - Взлетная полоса длиною в жизнь

В этот день, 4 апреля 1984 года, мы с Федотовым находились в Москве на совещании по проблемам самолёта МиГ-23МЛД в Главном штабе ВВС. После окончания он сразу заторопился и, подойдя ко мне, спросил:

— Ты едешь со мной в Жуковский?

— Нет, улетаю домой с аэродрома Чкаловское.

— Тогда до встречи, мне ещё нужно успеть сегодня выполнить один полёт.

Мы разъехались в разные стороны. Настолько разные, что встретиться больше не пришлось.

Это был полёт на МиГ-31 с новой топливной системой двигателей, предназначенной для следующей модификации. Необходимо было проверить правильность выработки топлива в соответствии с программой. Полностью заправленный самолёт, гремя форсажами, оторвался от бетонки и с набором высоты скрылся из глаз в уже почерневшем вечернем небе. Рядовой полёт, далеко не самой высокой степени сложности. Лётчику уже перевалило за пятьдесят. В последние годы ему не очень везло — пришлось три раза катапультироваться, причём после второго раза он пролежал не один месяц «на вытяжке». Не успев отойти от аэродрома на достаточное расстояние, лётчик обратил внимание, что загорелась лампочка сигнализации выработки одного бака, который «по закону» должен вырабатываться в конце полёта. Расходомер же показывал, что топлива полным-полно.

— Валера, — сообщил он штурману Зайцеву, — разворачиваемся обратно, что-то с топливом у нас не всё в порядке.

Федотов решил выполнить проход над ВПП, попросив руководителя полётов понаблюдать, нет ли за ним шлейфа. У лётчика для этого были все основания, потому что в этом полёте топливомер в кабине был отключён, а расходомер, как ему и положено, вёл учёт того топлива, которое поступало в двигатели. А вот потерю на пути от бака он зафиксировать не мог.

— Сотый, густая дымка, ничего не видать, — сообщили ему после прохода.

«Час от часу не легче! Садиться, если всё топливо „на месте“, непросто, и лампа выработки горит, сдуру, что ли», — размышлял лётчик в нерешительности. В этот момент высветился сигнал аварийного остатка. «Так и есть, где-то „свистит“ наружу, да ещё как!» И перед его глазами реально замаячила перспектива ещё одного катапультирования. «Нет! Надо попробовать сесть, я должен успеть дойти до полосы». В динамике РП послышался давно знакомый, но такой встревоженный сейчас голос:

— Я — сотый, прошу обеспечить посадку с ходу.

В условиях плохой видимости, на малой высоте, Федотов выполнял короткий манёвр для выхода на посадочный курс так, как если бы на борту почти не было топлива. Однако разница в 10–12 тонн для истребителя очень ощутима, и он «не выдержал», свалился. Лётчик среагировал мгновенно, не позволив ему даже дёрнуться в сторону. Машина без скорости устремилась к земле. Высота — в этот миг ты бесценна! Штурман успел выдернуть рукоятки катапультирования. Но, за секунду до удара, такое движение его рук больше походило на жест отчаяния. Они не долетели до полосы каких-то две тысячи метров на самолёте с почти максимальным запасом топлива. Горько осознавать, что обстоятельства способны сложиться против пилота порой таким образом, что из них не может выбраться даже лётчик экстракласса. Но обидно за другое, за то, что была возможность в будущем избежать этого трагического случая, если бы в кабине был установлен указатель углов атаки. Позднее, в авиационных полках ПВО, имел место не один случай, когда лётчик непреднамеренно выводил МиГ-31 на режим сваливания. Я вспоминаю, как в конце госиспытаний этого самолёта мы (военные) настойчиво предлагали ОКБ установить данный прибор, но, видно, очень уж не хотелось в конце длинного и непростого пути в создании новой машины заниматься ещё одной доработкой. Попросту отмахнулись: «Вон, на МиГ-25 летают же без указателя углов атаки, и ничего!». Да, конечно, но ведь тогда этого прибора ещё не существовало. И сколько можно приводить подобных примеров, когда Одни не захотели, а Другие не настояли, в своей повседневной работе понимая, в общем-то, что за все ошибки когда-то кому-то придётся платить. Вот за это и обида берёт, и сейчас в душе сидит, не кончается.

До первого полёта ко мне подошёл А. Щербаков:

— На самолёте висят противоштопорные ракеты, но я не советую торопиться их применять. Нужно уметь обращаться с ними. Видишь, на приборной доске кнопки включения «влево-вправо»? Какую из них нажать ошибиться в штопоре «проще пареной репы», а исправить уже невозможно.

Теоретически я знал, что ракеты создают один постоянный момент относительно вертикальной оси, способствующий прекращению вращения. Но он же мог перебросить и в штопор другого направления, если применишь неграмотно.

— Да и не очень это приятно, когда с одной стороны, у фонаря, вдруг появляется пламя огня от одного из пороховых двигателей, — добавил, чуть улыбнувшись каким-то своим мыслям, Сан-Саныч.

Для начала мне предстояло проверить в «слабом» штопоре самые простые методы вывода. В ясный морозный день я взлетел и, набрав над аэродромом десять тысяч метров, доложил:

— Начало режима.

Уменьшив скорость до минимальной, отклонил полностью педаль и взял ручку «на себя» до упора. Самолёт, вслед за ручкой, задрал нос и без промедления завращался. Один виток, второй — педаль «против», ручку «от себя». Что такое?! Вместо того чтобы замедлить и прекратить вращение, самолёт, «вздохнув с облегчением», легко и свободно стал увеличивать угловую скорость. Странно… Видимо, ему надо «дать» поэнергичней. Устанавливаю рули «по штопору» и повторяю более решительней. Никакой реакции, в смысле, той, какой хотелось бы. Наоборот, вращение плавно ускорялось с одновременным уменьшением угла пикирования. Нос приподнялся до горизонта, и центробежными силами меня начало «вытаскивать» из кресла вперёд и вверх, на приборную доску. Впечатление такое, будто я находился в центрифуге. «И это называется полёт по заданию? С первой минуты влететь в плоский! Теперь один, самый „сильный“ остался», — с тревогой метались в голове первые мысли, а сам не выпускал из виду стрелку высотомера, безжалостно отсчитывающую одну тысячу метров за другой. Отклоняю рули на вывод, удерживая ручку управления двумя руками «в углу». Тянущие усилия — в районе 25–30 кг. Истребитель-бомбардировщик в какой-то зловещей тишине с лёгким свистом нёсся по окружности, как хорошая праща в умелой руке воина. Теперь только ждать. Виток за витком, каждый чуть более двух секунд. Прибор скорости показывал… вернее ничего не показывал — поступательной скорости не было. Прошёл высоту 6000 м, реакция на рули нулевая. «Применить ракеты? А что будет потом? Нет! — и отдёрнул палец от кнопки. — Он остановится, должен остановиться». Подо мной осталось четыре километра из десяти. Вот оно! Скорость вращения начала медленно уменьшаться, сначала очень медленно, но затем всё больше и больше ускоряло свой темп торможения. Не проглядеть, сейчас главное — не проморгать момент полной остановки. Именно полной, длящейся меньше секунды, когда все рули необходимо установить в нейтральное положение. Чуть раньше или чуть позже — и снова вращение, пусть слабое, но требующее дополнительной потери высоты. А её-то, родимой, в запасе и не осталось. После стремительного вращения малая угловая скорость организмом почти не воспринимается, поэтому руки и ноги на органах управления начинают преждевременно дёргаться, в нетерпеливом желании побыстрее покончить со всем этим. И только внимательно приглядевшись, я заметил, что «она ещё вертится». Через пару очень длинных секунд машина небольшим кивком сообщила — Пора! Видя, что «придраться» не к чему, она слегка, как бы отбрасывая последние сомнения, качнулась с крыла на крыло и вошла в крутое пикирование под углом семьдесят градусов. Скорость растёт, углы атаки околонулевые значит я в «нормальном» полёте. Двигаю рукоятку управления стреловидностью крыла вперёд. Вывод! Выхожу в горизонт, разменяв последнюю тысячу метров. Расслабленно прижимаясь мокрой спиной к спинке сиденья, делаю глубокий вздох, как мне кажется первый за все, оставшиеся уже позади, секунды падения. Что делать дальше? Идти на посадку? А что они скажут мне на земле? Не машина, мол, виновата, а «штопорист» такой попался. Решительным движением я увеличил обороты двигателя и снова полез вверх. Контролируя каждое своё движение, я повторил в точности весь тот путь, который проделал несколько минут назад. Не успев остыть от нервного напряжения, я зашёл на посадку, уверенный, что «не дал махаря», и готовый защитить свои «зигзаги» в небе. Конечно, на земле всё видели, и за повторение режима меня, как котёнка, «водили носом по столу» мои новые учителя. А в это время аэродинамик, просматривая ленты самописцев, восторженно бормотал: