Герман Раушнинг - Говорит Гитлер. Зверь из бездны

Потом мне часто приходилось слышать подобные речи из уст многих гитлеровских чиновников — вплоть до самых мелких. Заветы Гитлера выполнялись весьма педантично. Даже у нас, в Данциге, штурмовики совершили несколько отвратительных преступлений, и мы вынуждены были оставить их безнаказанными. Но это были детские забавы по сравнению с тем, что ежедневно творилось в Рейхе. Дорога в нацистский ад уже тогда была вымощена не благими, а самыми скверными намерениями. В партийных кругах воцарился небывалый цинизм — еще совсем недавно такого и представить себе было невозможно. И большие, и малые партийные чины без стеснения говорили о двух вещах: о том, как им удалось набить карманы, нажраться и уйти безнаказанными — и о том, как они планируют обеспечить свое будущее. Они готовы были стать соучастниками любого преступления, идти на любой риск — лишь бы только удержаться наверху и не свалиться вниз, к безымянным, в массы, лишенные власти. Претенденты на портфели толпились в приемных. Они в открытую выдвигали свои требования. "Так сказал фюрер", — заявляли они. "Все старые бойцы должны быть обеспечены. За что мы боролись? За то, чтобы снова уйти ни с чем? "

Один такой соискатель подал мне заявку на пост госсекретаря. Его не интересовал ни сам пост, ни жалование — только пенсия. Он хотел быть обеспеченным пожизненно. Видит Бог — он совсем не был бойцом. Он был всего лишь жалким мещанином, глаза которого так и светились страхом перед будущим. "Я не хочу опять оказаться внизу!" — в отчаянии кричал мне другой соискатель. "Это вы можете ждать! У вас не горит! А я — слышите вы — остаюсь совсем без должности! Пока я снова кем-то стану, меня просто посадят в тюрьму. Я готов на все, лишь бы только удержаться наверху. Второй раз я сюда уже не попаду!"

Мещане и бандиты — вот из кого состояла "старая гвардия" Гитлера. Каждый хотел обеспечить свое положение, и каждый ссылался на "фюрера". Никто, вплоть до самых высших чинов, не был уверен в своем положении. Никто в душе не верил, что национал-социализм продержится тысячу лет. Один почтенный президент банка откровенно признался мне, что однажды он уже рисковал своей жизнью. Во время мировой войны. Теперь он не пойдет на риск. Он станет сотрудничать. Он постарается ничем себя не скомпрометировать. У него нет желания жертвовать собой.

Началось кошмарное соревнование в цинизме. "Прежние люди" пытались удержаться наверху. Утратив стыд и совесть, они цеплялись за свои кресла и выполняли любые требования национал-социалистов, лишь бы не потерять должность. Они стали совсем бесхребетными — и в этом были виноваты, главным образом, их жены. Именно жены не хотели отказываться от роскошных автомобилей, покидать прекрасные служебные квартиры. Именно они скандалили и жаловались, твердили своим мужьям, что надо подумать о детях, об их будущем. Но и "новые люди" рвались наверх — без оглядки, любыми путями. Да, в Германии никогда еще не было такой коррупции, такой беспринципности! И как только демократические правительства не догадались просто взять да и подкупить этих людей? Ведь они продавались — все без исключения. И старые, и новые. Они продаются и до сих пор. Во всяком случае, это обошлось бы куда дешевле, чем воевать с ними.

Деньги ничего не значат

Впрочем, деньги здесь ничего не значили. "Деньги у нас есть — столько, сколько мы захотим. Скажите лучше честно, что ВАМ не нравятся наши планы!" — рявкнул на меня гауляйтер Форстер осенью 1933-го, когда я высказал определенные сомнения по поводу некоторых проектов трудоустройства населения (планировалось строительство театра, крытого бассейна, устройство проспектов и современной системы вывозки мусора). Все эти люди, начиная с Гитлера, не имели ни малейшего представления о стоимости денег! Прежде всего, они не понимали разницы между платежными средствами и капиталом. На основании примитивных идей своего хозяина они создали экономическую теорию, заключавшуюся в том, что денег можно "напечатать" сколько угодно — нужно только "держать" цены, чтобы они не повышались.

У меня начались постоянные разногласия с партией. Окончательное решение должен был вынести Гитлер. Каким будет это решение, было ясно заранее.

Но действительно ли представления Гитлера об экономике были столь примитивны? У меня возникло подозрение, что Гитлер намеренно и осознанно разрушал экономические позиции определенных слоев общества. Твердость, с какой он отвергал любую попытку открытой девальвации, прямо противоречила легкомыслию, с каким он не только терпел, но и стимулировал скрытую инфляцию. Гитлер расценивал затратную экономику и скрытую инфляцию как радикальное и действенное средство перераспределения доходов. Может быть, он и не осознавал всего этого. Но инстинкт и крестьянская хитрость и на этот раз позволили Гитлеру выбрать верную тактику.

Гитлер с недоверием относится ко всем, кто пытается учить его экономике. Он думает, что экономисты хотят его одурачить, и не скрывает своего презрения к этой науке. Он не ясновидец, но чувствует, что они превращают простую, в сущности, вещь в сплошные дебри. Он убежден, будто практически — и только практически! — можно подобрать такое соотношение труда, денег и капитала, чтобы исключив спекулянтов и евреев, получить что-то вроде "вечного двигателя" экономики. Наконец, самое главное — убеждением или принуждением, или и тем, и другим сразу, заставить людей поверить своему лидеру. "Ради Бога, не предлагайте ему девальвации или сложных исследований занятости населения", — советовал мне один министериаль-директор перед тем, как я поехал к Гитлеру.

Гитлеру уже доложили о моих требованиях. Он был угрюм и нетерпелив. Уже тогда он не любил слышать ничего противоречащего своему мнению.

"Я же послал к вам Колера. Неужели вы с ним не беседовали?" — такими словами встретил он меня. Колер был так называемым "специалистом по экономике".

"Да, я беседовал с ним, — ответил я, — но мы не поняли друг друга".

"Почему же?" — удивился Гитлер.

Я попытался объяснить ему, что этот "экономист" за все время беседы так и не понял, что находится не в Рейхе, а в Данциге — независимом государстве с самостоятельной валютой. Он не понял, что рейхсмарки для нас — иностранная валюта, и что наша собственная валюта имеет определенные правила обеспечения. Я добавил, что мы создали собственный государственный банк для распространения займов — а это, собственно говоря, уже начало инфляции.

Гитлер снова стал мрачен. "Инфляция! Что такое инфляция! Не говорите мне об инфляции! Главное — чтобы население вам доверяло. Все остальное — чепуха".