Григорий Бакланов - Южнее главного удара
- Только мы по ложке зачерпнули, ко рту несем, когда - снаряд! И откуда он, скажи, взялся, даже не слыхал никто...
- Свой снаряд никогда не услышишь, с удовольствием, словно разговор шел о вещах приятных, подтвердил командир орудия.- Чужой издаля слышно, а который в тебя, тот молчком летит.
Ну да, ну да,- не расслышав, закивал солдат.- Пообедать думали. Только ложку зачерпнул, ко рту несу, ка-ак сверкнет! Меня об стену вдарило - огни в глазах увидал. Гусев: "Ох-ох! Ох-ох!" Пока я к нему кинулся - готов уже. А Кравчук и не копнулся. А я посередке сидел...
И он снова принимался осматривать и ощупывать на себе шинель, сплошь иссеченную осколками, поражаясь не тому, что убило обоих eго товарищей, а что сам он остался жив.
Он был контужен. Оттого и кричал и дергал шеей. Всe видели это, и только сам он вгорячах не замечал еще.
В другом конце окопа Архипов, стоя на коленях, перевязывал раненого, совсем молодого паренька. Тот глядел на него круглыми испуганными глазами и стонал не столько от боли, как от ожидания, что вот она сейчас начнется, самая боль. Архипов понимал это и говорил с ним, как с маленьким:
- Таких солдат, чтоб вовсе не ранило, на свете не бывает. В пехотинца эти осколки да пули столько раз стукаются, что под конец уж отскакивать начинают.
Он кончил бинтовать, сделал узел и сказал, довольный своей работой:
- Ну вот. Носи, солдат. Перебитая кость крепче срастается.
Недалеко от них красавец сержант Орлов, пришедший с той батареи, которую днем уничтожили танки, лениво опершись спиной о бруствер окопа, настраивал гитару. Неожиданно все услышали приближающийся вой мины. В орудийном окопе произошло быстрое движение и стихло. Прежде чем мина разорвалась, в последний, привычно угаданный момент - не раньше и не позже Архипов пригнулся, заслонив собой раненого. Один Орлов остался стоять, как стоял: в ленивой позе, спиной к разрыву. Только пальцы его задержались на струнах.
Архипов с сомнением посмотрел на него.
- Чего глядишь, друг? - крикнул Орлов, щурясь.
- Смелый ты парень, вот чего я гляжу. А мина, она же дура, слепая. Она ничего этого не видит, чинов-орденов не разбирает.
Орлов усмехнулся, поднял с земли еще теплый осколок, взвесил на руке. Заговорил насмешливо:
- Он за войну столько металла на меня извел - трем академикам не подсчитать. Если весь этот металлолом собрать да в дело пустить, на танковую дивизию хватит. Так что считай - из-за меня у немцев одной танковой дивизией меньше. Понял теперь?
Увидев вокруг столько людей, пушки, Леонтьев, как всякий человек, не понимающий обстановки, почувствовал себя в безопасности. Особенно после страха, которого он натерлелся, пока шли по городу.
Прежде всего он отыскал комбата. Беличенко стоял на краю ровика, нагнув голову в сдвинутой на затылок белой кубанке, кричал в телефонную трубку:
- Гуркин! Гуркин! Где ты пропал совсем?
Левую вытянутую руку его, жилистую и в темноте очень белую, перевязывала Тоня, едва достававшая ему до плеча. А из ровика снизу смотрел на командира батареи телефонист, сидевший на корточках, по лицу его старался определить: бежать по связи или еще обождать можно?
- Гуркин? - быстро спросил Беличенко и нетерпеливо оглянулся на Тоню, словно она была причиной того, что ему не отвечали.
Но Тоня, зубами затягивая бинт, легла на его руку щекой, и он позвал в телефонную трубку с внезапной нежностью:
- Гуркин... Гуркин? Что ж ты молчал?
Телефонист облегченно вздохнул. Прижимая трубку плечом к уху, Беличенко здоровой рукой поспешно откатывал на раненой рукав и поглядывал вперед орудия. Застегнул пуговицы. Со спины его сползла шинель. Он подхватил ее.
- Так!
За полем уже возникла автоматная стрельба.
- Так, так... Так что ж ты...
Беличенко пробовал продеть руку в рукав шипели - рукав перекрутился,он требовательно глянул на Тоню, не успевшую помочь.
- Пропускай танки на меня! - заорал он в трубку.- Пехоту, автоматчиков прижми к земле!
Услышав страшное слово "танки", да еще чтоб их пропускали, Леонтьев выскочил вперед, желая предупредить скорей, успеть.
-- Товарищ капитан! Товарищ капитан Беличенко!
Беличенко обернулся на этот испуганный голос. Держа трубку в руке, как молоток, двинулся к Леонтьеву.
- А ну, марш! Марш к орудию!
От неожиданности Леонтьев растерялся. После уж он почувствовал себя оскорбленным. Он хотел предупредить, сделать лучше - зачем на него кричать! У него всегда были с Беличенко хорошие отношения. Когда Беличенко представляли к ордену, Леонтьев, как только узнал, сообщил ему по секрету. Он не имел права делать этого, но он вcе же сообщил.
И он обиженно косился на него от орудия. Но хотя он и косился, в душе он был даже доволен, почувствовав над собой твердую руку. И он охотно переложил с себя на Беличенко ответственность за все, в том числе и за свою собственную жизнь.
- Что? - спросил Беличенко, подозвав Ваню Горошко и все еще хмурясь.
Тот передал приказание командира полка. Беличенко глянул на полe впереди орудий. Там уже сильно слышна была автоматная стрельба. Сняться сейчас с позиций - танки могут догнать на походе. А главное - не мог он бросить пехоту, которая уже вступила в бой. Он взял Горошко за локоть:
- Пришел, блудный сын?
И улыбнулся усталой улыбкой. С минуту смотрел в лицо ему.
-- А ведь я тебя опять пошлю.
Ваня потемнел.
- Что ж, товарищ капитан, и тот раз меня, и опять в тыл меня же...
- Да не в тыл, чудак ты. И где он, тыл, вообще? - Беличенко взял из Ваниной руки окурок, который тот деликатно держал за спиной, затянулся несколько раз подряд.
Рядом с Горошко он оказался большим, широким.
- Тут без тебя на нас вон оттуда тaнки пошли.- Он кивнул подбородком в сторону садов.- Если б мы там не заминировали - хана нам. Да еще Орлов подбил один танк гранатой.
И Беличенко одобрительно глянул на красивого сержанта с гитарой; тот, как бы не слыша, с величайшим вниманием продолжал на слух подтягивать струну.
- Вот тебе и тыл.
Говоря это, Беличенко все время шевелил затекшими пальцами раненой, болевшей руки. Вдруг поморщился: неловкое движение отдалось сильной болью. Он бросил догоревший окурок.
- Видишь скирды на поле?
Впереди на зимнем, озаряемом вспышками небе, как два дома, темнели скирды.
- Поджечь их надо, когда танки пойдут. А ты говоришь - тыл.
Он держал Ваню за локоть. Так уж получается на войне, что в самые опасные места посылаешь самых дорогих тебе, самых верных людей.
-- Возьмешь пару бутылок с зажигательной смесью. Новый у нас старшина приблудился, у него возьмешь.
А совсем другие слова надо было бы говорить сейчас. Только эти слова почему-то всегда говорить неловко. Он все держал Ваню за локоть, и тот чувствовал себя стесненно.
