След в след - Владимир Александрович Шаров
И, наконец, седьмое: все революции начинались как провокация охранки, но дальше, если почва была подготовлена – суть именно в этом, – события выходили из-под контроля полиции и народ побеждал.
Еще в конце осени сорок второго года стало видно, что передышка, дарованная войной, кончается. Первым начали водить на допросы Сергея. Следователь вел дело вяло, расспрашивал, как он попал в спецдетдом, как оказался в женском эшелоне, заговаривал и о сокамерниках, но интересовался больше не политикой, а что за люди. Эсеры готовили Сергея к допросам, и он то ли благодаря этим урокам, то ли из-за мягкости следствия держался, кажется, хорошо. В августе сорок первого, незадолго перед тем, как Сергея посадили к ним в камеру, эсеры решили использовать то, что они собраны в одном месте, и провести первую за последние десять лет партийную конференцию внутри России. Появление Сергея и правила конспирации остановили эти планы, теперь, когда его почти каждый день водили на допросы, конференция опять стала возможной и была открыта 30 ноября 1942 года. Всего состоялось шесть заседаний.
На первом было решено, что данная конференция будет иметь все права съезда, была выработана повестка дня и начались прения. Обсуждались три вопроса. Первый: положение партии в настоящий момент, второй: выборы председателя и ЦК, и последний: прием в партию Сергея Федоровича Крейцвальда.
По первому вопросу выступали все эсеры. Большинство согласилось, что сейчас партия переживает тяжелый кризис: огромна убыль членов, причем, в первую очередь, наиболее испытанных и активных бойцов; почти нет притока новых сил; возможности эсеров влиять на положение дел в стране минимальны; связи между отдельными членами партии, как находящимися в заключении, так и на свободе, заморожены; нет контактов между эсерами, живущими в России и в эмиграции, – в то же время никто не счел, что положение безнадежно. Полуторагодичный опыт бесед с Сергеем Крейцвальдом показал им, что идеи, программа народников по-прежнему могут быть популярны, при благоприятных условиях привлекут тысячи и тысячи новых бойцов. Так что необходимо при любой возможности, и не считаясь ни с каким риском, заниматься пропагандой взглядов народников, еще важнее увеличить численность партии и омолодить ее ряды.
На последнем заседании конференции, 24 декабря, был решен вопрос о приеме в партию Сергея Крейцвальда. Он вызвал разногласия по двум причинам. Первое: от Крейцвальда не поступало формального заявления; второе: кандидат еще ничем не успел себя зарекомендовать. Оба возражения были между собой связаны. Все эсеры знали, что Сергей мечтает быть принятым в партию, но тоже считает, что пока не проявил себя в деле и, следовательно, не достоин, оттого и не подает заявления. Все-таки после долгих споров большинством голосов – семь против пяти – было решено, учитывая, что партия взяла курс на омоложение, принять Сергея Федоровича Крейцвальда в ряды левых эсеров, однако, чтобы не ставить под дополнительный удар, сообщить ему о результатах голосования только после окончания следствия по его делу.
В тот же день был выбран новый председатель партии и ее ЦК в составе пяти человек. Кроме того, было постановлено, что в настоящий момент социалисты-революционеры лишены возможности проводить конференции и съезды в соответствии с обычной практикой, в связи с чем пополнение ЦК в случае гибели одного или нескольких членов должно производиться путем автоматической кооптации из числа эсеров, сидящих в этой камере, в строгом соответствии с их партийным стажем. То же правило распространяется и на пост председателя партии.
До 29 декабря дело Сергея тянулось все так же медленно и, по расчетам, должно было продлиться еще не меньше месяца. В этот день его, как обычно, водили на допрос, но уже через час вернули обратно, а в полдень пришли снова и велели собираться, на этот раз с вещами. Своего у него ничего не было, эсеры надавали, кто что мог, в основном – теплое, они обнялись, простились, и его сразу увели.
Допросы велись в невысоком трехэтажном здании спецчасти, замыкавшем тюремный двор с севера. Сейчас они с охранником снова пересекли его, вошли в спецчасть, но подниматься на второй этаж, где находились кабинеты следователей, не стали. Через две защищенные стальными решетками двери с маленькими окошками для пропусков его вывели прямо на улицу, на другой стороне которой, точно напротив спецчасти, находилось здание областного суда. Ускоренное судопроизводство не заняло и получаса, Крейцвальду зачитали приговор – двенадцать лет за сотрудничество с контрреволюционной партией эсеров, после чего сразу же отвезли на вокзал, сдали конвою и отправили в один из лагерей под Новокузнецк.
После полутора лет почти неизменной жизни, от которых в его памяти не осталось никакого ощущения времени, даже времен года, никаких событий и ориентиров, сохранились только разговоры, которые он, хоть и помнил, кажется, все, никогда, как ни старался, не мог датировать, даже просто установить их последовательность, – сразу за этой медленной жизнью, завершая и отрезая ее, шло 29 декабря. Все, что составило этот день, – допрос, возвращение в камеру, то, как его снова, на этот раз окончательно, забрали, суд, вокзал, эшелон – было так странно быстро, что только в середине января, уже две недели находясь в лагере, он наконец понял и восстановил то, что с ним произошло.
Прощание Сергея с сокамерниками было коротким, в камере все время присутствовал надзиратель, и эсеры не захотели или, скорее, не сумели сказать Крейцвальду, что пять дней назад он стал их товарищем, Сергей так никогда и не узнал, что 24 декабря он был принят в члены партии левых эсеров. Не узнал Сергей и того, что в марте следующего, сорок третьего года, когда все, кто сидел с ним вместе в камере курганской тюрьмы, были расстреляны, он, последний из оставшихся в живых, стал в соответствии с решением партийной конференции членом ЦК и председателем партии.
В лагере, восстанавливая 29 декабря, он труднее всего вспоминал суд. То, что говорили прокурор и судья, вопросы, которые ему задавали, обвинительное заключение, приговор – двенадцать лет за сотрудничество с эсерами, – все это, как и его арест пять лет назад, когда он должен был идти на вокзал воровать, чтобы накормить себя и брата, было непонятно, необъяснимо справедливо. Это сознание правильности всего, что с ним было, его вера в умение органов предвидеть и предупредить любое преступление, во всяком случае его, Крейцвальда, преступления, мешали ему до конца жизни. Из-за них он так никогда и не почувствовал
