Судьба человека. С любовью к жизни - Борис Вячеславович Корчевников
Так как я родился поздно и бабушек уже не было в живых, меня с первых дней воспитывала няня – в советские времена их почти никто не мог себе позволить. Много лет я думал, что она моя бабушка, и только повзрослев, понял, что это не так, но она оказалась роднее всех самых близких людей на Земле. Фантастическая женщина, киевлянка, настоящая хохлушка – сама себя так называла, никогда не говорила «украинка». А еще великолепно разговаривала на суржике, поэтому первый мой язык был украинский. Но грузинский меня обязала выучить мама, и до самой своей смерти она заставляла на нем говорить, чтобы я не забыл.
Мама прожила все детство в Москве. Во время войны в 1943 году, когда немцы отступили, ее отец вернулся с фронта. Он был контуженый, и они вернулись в Грузию. Мама не любила Москву. Она и ее первый супруг окончили МГУ, получили распределение в один из закрытых городов, и он, к сожалению, погиб. Для меня Москва, наоборот, была любимым городом с самого детства. Когда мне было годика три-четыре, я услышал разговор мамы с кем-то из своих знакомых – она говорила, что терпеть не могла фильм «Семнадцать мгновений весны», потому что, когда ходила в положении, его показывали первый раз. В Москве тогда еще и горел торф, было очень душно, она жила у своей сводной сестры на даче, где ее все время кормили творогом. Мама говорила, что, когда начинаются звуки этого фильма, сразу чувствует запах горящего торфа и вкус творога. Когда услышал ее разговор, я спросил: «А ты что, была в положении в Москве?» – «Да, уехала на девятом месяце». Я понял, что у меня был шанс родиться в Москве, и сказал: «А кто тебя просил уезжать из Москвы?» Мама сказала: «Грузин должен родиться в Грузии».
Отчим появился в моей жизни, когда я еще не разговаривал. У нас в доме было так установлено, что никто никого не обманывал, поэтому никто не говорил, что меня нашли в капусте, сказали, что я родился, а как – уже неважно. У нас было огромное количество книг, и через какое-то время я нашел медицинскую энциклопедию, прочитав нужную статью о рождении детей, все подробно узнал, к досаде всех моих родных. Точно так же мне никто не говорил, что он мой отец, сразу объяснили – это отчим, потому что папы нет. К родителям я обращался по имени, так было заведено, мама хотела быть молодой. Мне всегда покупали очень дорогие вещи, меня баловали. Но у нас с мамой была такая договоренность: чтобы мне что-то купили, я должен был подойти и спросить: «Мама, скажи, у нас есть деньги?» Если она отвечала: «Есть», – я мог продолжить разговор. Но если она отвечала: «Нет», – то, продолжи я разговор, пожалел бы очень сильно, мне бы не купили в ближайшее время ничего. Меня воспитывали, что человек должен нести ответственность за свое слово, и, если мы договорились, надо было так поступать.
Мама была театралкой, и меня с самого юного возраста, наверное, где-то с трех лет водили на все выставки, спектакли, концерты. Она не готовила меня к театральной жизни, просто мне это доставляло очень большое удовольствие, кроме Высоцкого. Мама была огромная поклонница, у нас часто звучала его музыка, мы даже были в Тбилиси на его последнем концерте, за полтора месяца до смерти певца. Мама обманом меня привела на этот концерт, сказав, что мы идем на балет. Мне вообще оперный театр нравился больше всего, потому что там были люстры, красивые залы, играла красивая музыка.
Мне было семь или восемь лет, когда в Тбилиси с огромными гастролями приехал Театр Образцова. Каждый день я ходил абсолютно бесплатно на все спектакли, потому что администратором был мамин знакомый, садился на какое-нибудь свободное место. Через несколько дней я уже примелькался артистам, и они мне стали показывать, как двигаются куклы, с этого момента я стал их мастерить сам. У меня очень много сделано кукол, даже ставил всякие спектакли. Это была на самом деле моя самая большая мечта, но в театральный институт поступают гораздо позже, нежели в хореографическое училище, у меня нашли способности, и я стал артистом балета. Я хотел не в балет, а на сцену. Мы все время ходили в театры и видели, что какие-то роли исполняли маленькие дети, мне тоже хотелось, но это, как правило, были дети артистов. Затем понял, что те дети, которые участвуют в балетных спектаклях, занимаются в училище. Выяснил, в каком, где оно находится в Тбилиси, собрал все документы, оставалась только какая-то справка, которую мне надо было получить у мамы. Я пришел к ней с этим вопросом, долго выяснял отношения – все родственники были против. Мы жили в элитном районе, и мальчики с такой фамилией должны были учиться на юридическом или экономическом, становиться серьезными людьми. Мама была очень хорошего аристократического происхождения, но характер у меня оказался сильней, если что-то хотел – всегда этого добивался. В итоге мама не просто подписала справку, но и сама отвела в училище. И с первого дня, как я вытянул ножку, все кричали, что я феноменальный ребенок. Преподаватели говорили, что можно учиться и в Тбилиси, но такие феноменальные способности должны развивать педагоги другой квалификации. А человек такой квалификации был один на весь Советский Союз – его звали Петр Антонович Пестов, он преподавал в Московском хореографическом училище. И так сложилось, что он вел именно тот год, в который учился я. Когда меня показали ему, он посмотрел и сказал: «Не получится – выгоним». Хотя он с первой минуты понял, что получится.
Можно было поступить в Московское училище и жить в интернате, но мама никогда в жизни не позволила бы этого – я был смыслом ее жизни. Отчим сказал, что не поедет с нами, он не хотел, нормальные люди не уезжали из Тбилиси в те годы. Мама просто встала и сказала, что между сыном и мужем она выбирает сына. Спора никакого не было. В 55 лет она бросила абсолютно все – работу, дом, друзей, мужа, чтобы уехать в город, который она не любила, который вызывал сложные воспоминания. Мы жили в коммунальной квартире со всеми вытекающими последствиями, с соседями в нетрезвом виде и прочим. Отчим скончался очень быстро после нашего отъезда в Москву, потому что началась война. Нам позвонили из Тбилиси и сказали, что он
