Луис Фишер - Жизнь Ленина
Они все называют себя марксистами, но понимают марксизм до невозможной степени педантски. Решающего в марксизме они совершенно не поняли: именно, его революционной диалектики… Во всем своем поведении они обнаруживают себя, как трусливые реформисты, боящиеся отступить от буржуазии, а тем более порвать с ней, и в то же время прикрывают свою трусливость самым бесшабашным фразерством и хвастовством. Но даже и чисто теоретически у всех них бросается в глаза полная неспособность понять следующие соображения марксизма: они видели до сих пор определенный путь развития капитализма и буржуазной демократии в Западной Европе. И вот, они не могут себе представить, что этот путь может быть считаем образцом mutatis mutandis не иначе, как с некоторыми поправками (совершенно незначительными с точки зрения общего хода всемирной истории).
Первое — революция, связанная с первой всемирной империалистический войной. В такой революции должны были сказаться новые черты, или видоизмененные в зависимости именно от войны, потому что никогда в мире такой войны, в такой обстановке, еще не бывало…
Второе —…им не приходит даже, например, в голову, что Россия, стоящая на границе стран цивилизованных и стран, впервые этой войной окончательно втягиваемых в цивилизацию, стран всего Востока, стран внеевропейских, что Россия поэтому могла и должна была явить некоторые своеобразия, лежащие, конечно, по общей линии мирового развития, но отличающие ее революцию от всех предыдущих западноевропейских стран и вносящие некоторые частичные новшества при переходе к странам восточным.
Например, до бесконечия шаблонным является у них довод, который они выучили наизусть во время развития западноевропейской социал-демократии и который состоит в том, что мы не доросли до социализма, что у нас нет, как выражаются разные «ученые» господа из них, объективных экономических предпосылок для социализма. И никому не приходит в голову спросить себя: а не мог ли народ, встретивший революционную ситуацию, такую, которая сложилась в первую империалистскую войну, не мог ли он, под влиянием безвыходности своего положения, броситься на такую борьбу, которая хоть какие-либо шансы открывала ему на завоевание для себя не совсем обычных условий для дальнейшего роста цивилизации?
«Россия не достигла такой высоты развития производительных сил, при которой возможен социализм». С этим положением все герои II Интернационала, и в том числе, конечно, Суханов, носятся, поистине, как с писаной торбой…
Если для создания социализма требуется определенный уровень культуры (хотя никто не может сказать, каков именно этот определенный «уровень культуры», ибо он различен в каждом из западноевропейских государств), то почему нам нельзя начать сначала с завоевания революционным путем предпосылок для этого определенного уровня, а, потом уже, на основе рабоче-крестьянской власти и советского строя, двинуться догонять другие народы.
Для создания социализма, — говорите вы, — требуется цивилизованность. Очень хорошо. Ну, а почему мы не могли сначала создать такие предпосылки цивилизованности у себя, как изгнание помещиков и изгнание российских капиталистов, а потом уже начать движение к социализму? В каких книжках прочитали вы, что подобные видоизменения обычного исторического порядка недопустимы или невозможны?
Помнится, Наполеон писал: «0n s'engage et puis… on voit». В вольном русском переводе это значит: «Сначала надо ввязаться в серьезный бой, а там уже видно будет». Вот и мы ввязались сначала в октябре 1917 года в серьезный бой, а там уже увидали такие детали развития (с точки зрения мировой истории это, несомненно, детали), как Брестский мир, или нэп и т. п. И в настоящее время уже нет сомнений, что в основном мы одержали победу.
Нашим Сухановым, не говоря уже о правее их стоящих социал-демократах, и не снится, что иначе вообще не могут делаться революции. Нашим европейским мещанам и не снится, что дальнейшие революции в неизмеримо более богатых населением и неизмеримо более отличающихся разнообразием социальных условий странах Востока будут преподносить им, несомненно, больше своеобразия, чем русская революция.
Слов нет, учебник, написанный по Каутскому, был вещью для своего времени очень полезной. Но пора уже, все-таки, отказаться от мысли, будто этот учебник предусмотрел все формы развития дальнейшей мировой истории. Тех, кто думает так, своевременно было бы объявить просто дураками».
Два удара не смогли охладить полемический задор Ленина или притупить остроту его доводов. Была в этой рецензии и творческая мысль. Диалектика, на которую Ленин ссылался, выражалась простым афоризмом; все зависит от обстоятельств. Ленин указывал на особые национальные обстоятельства в России, на ее промежуточное положение между востоком и западом и на ее отсталую вследствие этого цивилизацию. Эти обстоятельства создали почву для революции, которая, проследовав далее на восток, могла принять даже еще более причудливые формы. (Интересно, имел ли Ленин в виду Китай?) Тут Ленин отходит от своего старого марксистского универсализма, согласно которому одни и те же закономерности действуют во всех странах. Из этого следует, что некоторые страны к западу от России смогут произвести революцию без насилия, путем реформ. То же может произойти и в некоторых восточных странах с отличающимися цивилизациями.
Ленин был прав, говоря, что сначала надо ввязаться в бой, а потом видно будет, что делать дальше. Чего не надо делать, он уже видел. Но верно ли утверждение, что все эти проявления были результатом одной лишь «нецивилизованности» России? Биография самого Ленина доказывает, что царизм обращался со своими врагами гораздо более гуманно, чем большевизм. Что в России была и культура, а не только бескультурье, доказал восьмимесячный режим Временного правительства, при котором, как признавал Ленин, Россия была самой свободной страной мира. Доводы Ленина касательно роли географических факторов в российской истории отчасти справедливы, а отчасти нет. Сама по себе, без помощи населения, география не решает вопроса. Люди наделены некоторой свободой воли. Будь на месте Ленина какой-нибудь Рыков или Каменев, в ноябре 1917 года могла бы быть создана коалиция с меньшевиками и эсерами, которая сократила бы и размах гражданской войны и применение террора. Стремление Ленина к монополизации власти, помешавшее созданию такого единства, сделало возможным ужасные события следующей четверти века, прошедшей под знаком сталинского террора. Ленинский обзор воспоминаний Суханова отражает фатализм, подчиняющийся дурному национальному прошлому. Но Россия имела Распутина и Толстого, охрану и свободолюбивую интеллигенцию, самодержавного царя и либеральные земства, огромную массу неграмотных мужиков и великих математиков. Почему русского европейца должен был перевесить русский азиат?
