Леонтий Раковский - Суворов и Кутузов (сборник)

Наконец примчался адъютант Милорадовича. Привез необыкновенно радостную весть:

– Милорадович выговорил перемирие до семи часов утра. Улестил, пустил французам пыль в глаза, обвел вокруг пальца.

У Кутузова отлегло от сердца: «Ай да Михаил Андреевич!»

Недаром Кутузов любил его и звал Милорадовича «моя возлюбленная».

Армия, расположившаяся на биваке у Москвы, поела каши, немного отдохнула и могла двигаться дальше.

Главнокомандующий велел армии идти к Панкову – до Панкова пятнадцать верст, к ночи дойдут.

Войска снялись с места, а коляска главнокомандующего все еще стояла у кладбища.

Михаил Илларионович ждал, когда же французы войдут в Москву.

Уже вечерело, в какой-то церкви ударили ко всенощной, и тут к Кутузову подъехал на усталом, измученном коне Карлуша Толь. Он наклонился к Кутузову и тихо сказал:

– Французы вошли в Москву.

– Это их последнее торжество! – уверенно ответил задрожавшим от слез голосом старый главнокомандующий и, поднявшись, пошел к коляске.

Глава восьмая

Москва в огне

Вот башни полудикие МосквыПеред тобой в венцах из златаГорят на солнце… но – увы!То солнце твоего заката!

Никогда победитель не вступал с меньшим торжеством, которое сопровождалось бы более зловещими признаками.

I

Наконец то, к чему все эти месяцы так стремился Наполеон, свершилось: «великая армия» подходила к Москве.

Император был равно готов ко всему: к кровопролитной битве под стенами древней столицы и к переговорам с упрямым Кутузовым о мире.

Но, как указывали карты д’Альба, до Москвы остались последние версты.

– Вон с тех холмов Москва должна быть видна, – говорили все.

К скольким столицам мира за пятнадцать лет войн подходили победоносные войска Наполеона! Сколько больших, красивых, богатых городов отдавалось на его волю, на волю его «орлов»: Милан, Венеция, Александрия, Каир, Яффа, Вена, Берлин, Лиссабон, Рим, Амстердам, Антверпен, Варшава!

Уже даже трудно вспомнить подробности каждой капитуляции.

В Милане армия назвала Наполеона «маленький капрал», а в Москве должна назвать «божественным императором».

Хотелось спешить туда, к этим холмам, но осторожность заставляла не торопиться и каждую минуту ждать коварного удара из-за угла, какой-либо непредвиденной скифской хитрости. Император велел двигаться осмотрительно: все равно теперь уже Москва никуда не уйдет!

Наполеон был весел: и болезнь и Бородино с тысячами трупов и неудовольствием на него маршалов миновали. Пусть дуются они, эти глупцы, что император, вопреки их желаниям, не пустил в дело старую гвардию. Вот теперь она идет – человек к человеку, могучая, несокрушимая, идут его «ворчуны», его оплот и сила.

Кавалеристы уже на Поклонной горе. Машут киверами, касками, радостно кричат:

– Москва! Да здравствует император!

Вот оно, настало!

Наполеон невольно коснулся шпорами белых боков Евфрата. Араб поскакал в галоп.

Наполеон вскочил на Поклонную гору. За ним, ломая строй, теснились усачи гвардейцы. Каждому хотелось поскорее, раньше товарищей, увидеть Москву.

– Москва! Москва!

– Да здравствует император!

Солдаты кричали, подпрыгивали, бросали вверх медвежьи шапки, блестящие каски, кивера, потрясали ружьями и саблями, обнимали друг друга, смеялись как обезумевшие, воздевали руки: конец мучениям! Конец усталости, конец, странствованиям, скитаниям по лесам, пескам и болотам, конец боям!

– Москва! – восторженно повторяла свита, хлопая в ладоши.

Наполеон тоже рукоплескал, радовался, как ребенок:

– Наконец вот он, этот знаменитый город! Давно пора! Заждались!

– Это как в третьей песне у Тассо в «Освобожденном Иерусалиме», когда армия Готфрида Бульонского увидала башни Иерусалима! – кричал сзади Коленкуру Сегюр. – «У каждого как бы выросли крылья на сердце и на ногах! Как легко стало! Да, это Иерусалим!» – скандировал Сегюр.

«Дурак! Сравнивает меня с каким-то Готфридом Бульонским. Гастрономический полководец! Я бы не доверил ему одно капральство, не то что армию!» – подумал Наполеон, глядя вниз.

Перед ним расстилался громадный, необычайный город, в существование которого как-то уже не верилось, – казалось, он живет лишь в воображении восточных поэтов.

Сотни церквей с золотыми, яркими, причудливыми куполообразными главами, дворцы всевозможных стилей, дома, выкрашенные в разнообразные краски, сады, бульвары, извилистая Москва-река, текущая по светлым лугам.

Над всей панорамой господствовали башни древнего Кремля с высокой колокольней Ивана Великого, на вершине которой сверкал в ярком солнце большой золотой крест.

Мечта. Восточная сказка. Неизведанная Азия!

Вся армия, сотни тысяч глаз с волнением смотрели на Москву. Каждый старался высказать свое впечатление, находя все новые и новые красоты: одни указывали на прекрасный дворец в восточном стиле, другие – на великолепный храм.

Старая гвардия восторгалась:

– Бесподобно! Это – Калькутта!

– А ты был в Калькутте?

– Не был… Это – Пекин!

– А ты был в Пекине?

– Не был, но буду. Маленький капрал меня доведет! – кивал гвардеец на императора.

А «маленький капрал» слез с коня и смотрел на город в трубу и те же самые части города разыскивал на громадной карте, разостланной у его ног на земле.

«Молодчина д’Альб, постарался!»

Один из императорских секретарей, Лелорнь, знавший Москву, называл Наполеону части города, давал объяснения. Наполеон повторял за ним, стараясь запомнить дикие названия:

– Пасмани. Семльяни вал. Куснески мост. Мясниски ворота. Взвз-взвиженька…

И как всегда, плохо запоминал и путал названия, но зато быстро схватывал и запоминал накрепко, навсегда топографию. И постепенно осваивался в этой азиатской концентрической планировке города.

На Поклонной горе стояли уже больше часа. Хотелось не только смотреть издалека, но быть там, среди всего этого великолепия, если оно само дается в руки.

Еще не верилось, что русские отдают без боя такое сокровище.

Наполеон ждал депутатов. Поклонная гора, на которой все кланяются городу, для него – не поклонная. Наоборот: здесь московский мэр, московский магистрат должны поклониться Наполеону, но они почему-то медлят сделать это, а терпения уже не хватает ни у кого.

Армия Наполеона стоит у Москвы, готовая схватить город. Мюрат – у Дорогомиловской заставы, Понятовский – у Калужской, вице-король – у Тверской.

Может быть, депутация ждет у городской заставы, название которой Наполеону не выговорить – такое оно несуразно длинное: