Сергей Есин - На рубеже веков. Дневник ректора

30 декабря, суббота. Весь день продолжал читать биографию Оскар Уайльда Ричарда Эльмана. Образцовая книга. «Провожая гостя на поезд, Уайльд вдруг заговорил о «Яствах земных»; ранее он отозвался об этой книге лишь в общих выражениях. «Милый мой, — сказал он Жиду, — вы должны мне кое-что пообещать. «Яства земные» — прелестная вещь… прелестная. Но обещайте мне, дорогой мой, с нынешнего дня отказаться от местоимения «я». В искусстве не может быть первого лица».

На телевидении праздник в полном разгаре. Удивительное несоответствие ощущения страны и этой лихорадочной подтанцовки. Как надоели все эти «маленькие» случаи, дешевый одесский юмор и низкопробная эстрада, которые, по мнению устроителей, должна веселить. Есть определенная тоска по большому масштабному искусству. Одесса, родина юмора, отделилась от нас, но бросать нас, к сожалению, не собирается. Кажется, вчера в какой-то передаче, где в качестве главных персонажей оказались Киселев, Сванидзе и Доренко, кто-то из участников сказал, что они уже прошлая эпоха, что они могут уйти. Что-то действительно поменялось. Я очень остро почувствовал это во время огромного концерта Пугачевой. Вся эта вульгарность продавщиц советского периода, выдаваемая за народность, устарела. Будто прокололи воздушный шар, и он медленно через дырочку спускает воздух.

31 декабря, воскресенье. Утром по какому-то странному, но уже три года выполняемому правилу, ходил в баню. Пришел, убирался, накрывал на стол. В.С. чувствовала себя уже несколько дней разбитой и ожила только часам к девяти. На этот раз обошлись без привычного судака, который заменил кусок жареной в духовке свинины. Альберт Дмитриевич прислал с Федей четыре тарелки салата, ассорти рыбное, ассорти мясное и свежие овощи. Теперь еды на неделю. Встречали новый год вдвоем и очень радовались, что никто не посягнул на наше общество. От имени властей по ТВ поздравлял с новым годом В.В.Путин. Его речь была взвешенной, но последнее время я всегда пытаюсь отделить саму личность говорящей персоны от спичрайтера. Путин первым из всех произнес речь не в кремлевских апартаментах, а на улице. Была видна Спасская башня и часы над ней. Снег, погода, освещение казались натуральными. Но речь закончилась секунда в секунду с движение к полуночи часовой стрелки. Впечатка это или живая трансляция? Где здесь правда, где искусство телевидения? Потом заиграли старо-новый гимн.

1 января, Понедельник. 2001 год. Странные впечатления ночи от передач по ТВ. Утром, когда я пошел гулять с собакой, редчайшая тишина. Город будто бы весь вымер, будто через мир этой ночью пролегла какая-то трещина, и вот теперь все замерло, слушая, не обрушатся ли края гигантского каньона. Весь день сидел и редактировал дневники. Вечером В.С. мне сказала, что я уже никогда не смогу написать нового романа — «Ленин» и дневники меня иссушили.

2 января, вторник. 2001. Для «Труда»:

«Самыми заметными лицами в новогодние и предновогодние дни стали Михалковы. Впрочем, впервые мы еще, конечно, увидели поздравления президента, записанное не в недрах кремлевских хором, а на свежем воздухе. Путин говорил хорошо, но всегда, когда говорят крупные политики, хочется отделить искусство спичрайтеров от самой личности. У личности, правда, всегда есть право выбора предложений. За спиной президента возвышалась Спасская башня, и окончание его речи магически совпало с движение стрелок, в этот момент подобравшихся к двенадцати. Точный ли это расчет или телевизионные чудеса, не знаю, но шел снег, и погода вроде бы соответствовала.

Что касается триумфа Михалковых, то это, конечно, в первую очередь гимн России, одним из авторов которого стал Сергей Владимирович, — Михалков-старший. Работа исключительная, потому что только профан и мещанин, привыкший в искусстве к искусственным усложнениям, не увидит в стихах гимна несколько безукоризненных формул русского самосознания, которые еще десятилетия будут волновать сердца россиян. Я бы даже рискнул сказать, что гимн весь из этих формул.

«Сибирский цирюльник» — это телевизионный бенефис Никиты Сергеевича Михалкова. Фильм вроде бы снимался для заграницы, по крайней мере, английский и русский языки здесь на равных, но получился очень российским, национальным и народным. Здесь уместно вспомнить Белинского, полагавшего, что народность это не описание сарафанов. Боже мой, оказывается на российском экране можно обойтись без киллеров, мерседесов, банкиров и всей этой надоевшей барахолки, о которой тоскуют наши кинематографисты. Об этом замечательном фильме разговоры среди телезрителей только начинаются, но не менее интересной оказалась и другая работа Никиты Михалкова — еще один фильм, прошедший накануне, о том, как снимался «Сибирский цирюльник». Это увлекательно, как детектив, но воодушевляет и факт, что в наше время кто-то еще может работать с восторгом и увлечением.

Было также показан несколько раз клип с участием Андрона Михалкова-Кончаловского об участии холестерина в нашей жизни. Но здесь другое искусство и, видимо, другая судьба.

Вы заметили, как вдруг устарели все эти новогодние шуточки, репризики, песенки и прививаемая нам последнее время телевидением сальность. Это не феномен нового века, а готовность страны жить по-новому. Боюсь, что в ближайшее время сменятся не только телевизионные ведущие, о которых накануне праздника уже сказали, что они отжили свой век, но и певцы, и эстрадники. Стучатся в нашу дверь какие-то новые эстетические времена».

«ЖИЗНЬ КРАСИВАЯ И МУЧИТЕЛЬНАЯ…»

Сейчас много говорят о глобализации и, как бы ни относиться к ней (конечно же, управляемой «новым мировым порядком»), с нею уже нельзя не считаться. Даже и само праведное сопротивление ей предполагает ориентирование в том, что принято называть «ценностями» западного мира. Автор «Дневников» обладает даром свободного контактирования с той средой, с которой ему приходится иметь дело во время его зарубежных поездок. Он — не из тех постоянных заграничных писательских вояжеров, которые крутятся там с чисто коммерческими интересами, заискивая перед своими «благодетелями». Так, в «Дневнике» приводятся слова одного из них, Приставкина, (не вылезающего из Германии, подлаживающегося там под немецкую публику): «Как писатель, я скорее нужен Германии, чем России». Именно потому что Есин чувствует себя нужным прежде всего России, он и о других странах пишет с любознательностью человека, не забывающего о том, что может быть интересно для его соотечественника. Части «Дневников», относящиеся к поездке автора во Францию, Корею, Италию, можно назвать «записками русского путешественника» — с характерным для них сгущением текста (то же самое можно сказать о поездке в Крым). Но к чести автора, он не скрывает и того, огромная информация, которую он каждый день получает, будучи за границей, не соответствует «количеству духовной работы». И здесь освоение впечатлений «своих» и «чужих» — то есть у себя на родине и на чужбине — можно сравнить с таким наблюдением автора «Дневников»: «За пролистыванием книги мысли идут по-другому», чем за чтением на компьютере. Но вот за пестротой «информации» открывается вдруг то, что становится открытием и для нашего читателя: «Сеул потрясает своими размерами. Мы все хотим от Востока экзотики, сохранения нравов и обычаев, чтобы было чем любоваться, — а он уже другой. Уже несколько поколений живет с техникой и в современных домах. Это не Запад, а выбранный всем населением — оптимальный образ жизни». Упрощение помогает иногда лучше понять сущность явления, и в данном случае этот выбираемый всем населением «оптимальный образ жизни» может быть ключом и пониманию и «западной цивилизации», и соблазна нынешней «глобализации» с ее «опорой» на эту цивилизацию. Вообще в есинских записях есть точки, которые ударяют по сознанию, будят мысль, могли бы войти в тот «Сборник цитат», который многие годы, по его признанию, он собирает.