Евгения Мельник - Дорога к подполью

Все потерны были забиты ранеными. Многих доставили сюда с поверхности земли еще 1 июля, когда бомбили батарею. Теперь количество раненых все увеличивалось: там, наверху, продолжался бой.

Душно… Мы с Женей решили вернуться в пещеру у выхода. Здесь был слышен шум продолжавшегося над головой боя. Под пристанью в маскировочном халате с капюшоном, вытянувшись и, казалось, прилипнув к свае, стоял наш автоматчик и посылал куда-то очереди.

В потерне и в пещере оказались наши с 35-й батареи: Наташа, прачки, политрук Паршин, краснофлотец, бегавший со мной на пристань, и многие другие. Они сейчас же потеснились и освободили нам место возле кооператорши Лиды Приходько. Дневной свет проникал сюда. Возле меня лежал обожженный кок Рыбальченко. Мы сидели в каких-нибудь двадцати шагах от выхода, и все же было душно. Рыбальченко бредил, и каждый раз, когда кто-нибудь проходил по потерне, всем своим грузным телом наваливался на мои плечи, пытаясь встать и отдать честь. Сначала я помогала ему, пока не поняла, что он бредит, а потом удерживала, не давая подняться. К моим мучениям добавилась еще борьба с Рыбальченко.

Подошел политрук Паршин и протянул мне маленький кусочек сала — граммов десять. Я отдала сало Жене. Больше суток мы ничего не ели, но меня лишь терзала жажда.

Прачка Даша собиралась идти пить воду, я решила присоединиться к ней. Женя пить не хотел и не хотел идти со мной. Я колебалась, боялась оставить мальчика и в то же время не могла побороть жажды. Сняла с Жени бушлат, подаренный Лысенко, свернула, положила на пол, усадила мальчика возле Наташи и прачек и велела сидеть, пока я вернусь.

Но мне не надо его уговаривать, я знаю, что он боится меня потерять и не двинется с места.

За последние сутки у меня начались галлюцинации. Не успели мы с Дашей погрузиться в темноту, как раздвинулись передо мной стены потерны, осветились тусклым красноватым светом, я увидела по сторонам ряд пустых темных комнат. Куда идти — не знаю… Я приостановилась, протянула руки в стороны и тотчас же достала пальцами стены.

— Даша, Даша, — закричала я, — подожди! Я не могу идти одна.

Даша взяла мою руку, положила ее на хлястик своего пальто и сказала:

— Держись крепко и иди за мной.

Мы двигались медленно, приходилось нащупывать место на полу, чтобы поставить ногу и не наступить на раненого. Вдруг возле меня послышался стон, я споткнулась, упустила дашин хлястик и опять закричала:

— Даша! Подожди! Вновь Дашины руки и голос:

— Держись крепко, я не оставлю тебя!

Так мы добрались до уборной. Даша остановила меня и сказала:

— Не сходи с этого места, я тебе принесу воды.

Я покорно стояла и ждала. Галлюцинации продолжались: мне показалось, что я вижу большую комнату, заставленную какими-то электрическими машинами, черные силуэты людей, озаренные красноватым дьявольским светом, передвигались между ними. Я боялась шелохнуться, мне представилось, что меня убьет током, если я прикоснусь к этим машинам.

Напившись воды, мы благополучно вернулись на свои места.

Как мучительно хотелось упасть и заснуть! Но даже задремать невозможно, все время поднимаешься и садишься, пропуская идущих по потерне. Откуда брались силы терпеть все это? А что же делать? Хочешь или не хочешь, можешь или не можешь, а терпишь. Из глубины потерн доходит слух о том, что застрелился какой-то командир, потом второй… третий… Вяло, как черепаха, проползает мысль: «Хорошо было бы застрелиться», но стреляться не из чего. О кораблях давно забыто, последняя искра надежды ушла, мы живы еще физически, но заживо погребены.

Неудачный прорыв

Но вот и этот бесконечный день Пришел к концу, солнце село. Наступила ночь — четвертая ночь без сна.

Мы вошли с Женей в пещеру, там собралось много людей. Не в силах больше держаться на ногах, я падаю на глыбы глины и острые камни и закрываю глаза. Это не отдых, так лежать может только труп, а не живой человек. Впоследствии, оставшиеся в живых батарейцы говорили, что видели труп жены Мельника, лежавшей при выходе из потерны. Слух о моей гибели даже дошел до Бориса.

Недолго пролежал мой «труп» без движения, каких-нибудь пять-десять минут. Я услышала решительные и смелые слова о прорыве: выбраться из-под скал, прорваться сквозь вражеский огонь к Балаклаве, в лес!

Можно несколькими словами мгновенно вдохнуть жизнь в человека. Я поднялась, схватила Женю за руку и протиснулась в гущу толпы. Посреди нее стоял политрук Паршин и объяснял план прорыва:

— Чтобы выйти, надо ползти на животе по узкой щели в обрыве, а дальше снова спуститься к морю…

Тут же стояла Наташа. Я ее спросила, — они идут на прорыв?

— Да.

— А мне можно идти?

— Спроси Паршина.

Я протиснулась к Паршину и спросила:

— Паршин, возьмите меня с собой на прорыв!

— Идите, — ответил Паршин.

Ко мне подошла Лида Приходько, только что вошедшая в пещеру.

— Лида, они идут на прорыв в горы, к партизанам, идем вместе с ними!

— Идем, — сразу согласилась она.

Я сбросила с себя черный жакет, надетый под светлое летнее пальто, и отбросила его в сторону. Какая-то девушка в морской форме подняла его и спросила.

— Вы совсем бросаете жакет, можно мне его надеть?

— Надевайте, мне он не нужен.

— Девушка натянула на себя жакет и сразу утратила военный облик.

Пальто я оставила на себе, так как оно было легкое, серого цвета — прекрасная маскировочная одежда для ночи. В это время группа во главе с Паршиным, вооруженная автоматами, начала быстро спускаться по веревке вниз, лишь мелькали фигуры людей, беззвучно исчезая в ночном мраке. Мы втроем — Лида, Женя и я — с лихорадочной поспешностью спускались последними: сначала Лида, за ней Женя и затем я. Какой-то командир, оставшийся в пещере, попробовал удержать нас:

— Как, на прорыв с ребенком?

Испугавшись, что он нас задержит, я ответила резко:

— Разве здесь лучше умирать?

Довод был веский, командир, не нашелся что ответить, и больше не пытался удерживать нас.

Спустившись, мы бросились бежать вслед за всеми по каменистому узкому берегу. Но сил совершенно нет, я бегу последней, все время спотыкаюсь, падаю и умоляю тихим шепотом (на верху немцы могут услышать):

— Лида, подожди!

Между мной и Лидой бежит маленький Женя, в темноте он теряет туфли, но не пытается их найти и дальше бежит босиком. Когда я падаю, маленький Женя возбужденно шепчет:

— Мама, скорей, скорей!

А вдали совсем уже затихают едва различимые звуки топота многих ног. Я бегу, падаю, поднимаюсь и снова бегу. В душе не страх, нет, но безнадежное отчаяние. Не нужно быть военным, чтобы понять: мухе и той трудно вылететь из-под обрыва. Наверху стоят немцы с пулеметами, всюду к выходам из батареи подведены танки…