Тензин Гьяцо - Свобода в изгнании. Автобиография Его Святейшества Далай-ламы Тибета.

Был и другой подобный случай, свидетелем которого я стал в Потале. С самого раннего возраста я знал несколько мест, откуда можно было, заглядывая через окна или световые люки, рассмотреть происходящее в тех комнатах, которые иначе я не мог увидеть изнутри. Один раз я таким образом наблюдал заседание секретариата Регента, который собрался, чтобы разобрать жалобу некоего арендатора на своего землевладельца. Я хорошо помню, каким несчастным выглядел этот человек. Он был совсем старым, маленького роста, сгорбленный, с седыми волосами и жидкими усами. К его несчастью, семья его хозяина и Регента (в то время еще Ретинга Ринпоче) были дружны между собой, и иск оказался отклоненным. Я всем сердцем был за него, но ничего не мог поделать. Поэтому теперь, когда я слышал о таких случаях несправедливости, я еще более убеждался в необходимости судебной реформы.

Также я хотел сделать что-нибудь в отношении образования. В то время еще не было системы всеобщего образования. Существовало несколько школ в Лхасе и горстка в сельской местности, но большей частью единственными центрами обучения были монастыри, а образование, которое они давали, было доступно только для членов монашеской общины. Соответственно, я дал указание Кашагу выдвинуть предложение для разработки хорошей программы по образованию.

Другой областью, в которой, как я считал, существовала настоятельная потребность в реформе, были коммуникации. В то время во всем Тибете не имелось ни одной дороги, и почти единственными колесными средствами передвижения были три автомобиля Тринадцатого Далай-ламы. Очевидно было, что множество людей получат огромную выгоду от системы дорог и транспорта. Но, как и образование, она требовала долговременной разработки, и я понимал, что должно пройти много лет, прежде чем здесь может быть достигнут прогресс.

Однако существовали вопросы, разрешение которых могло бы принести немедленные положительные результаты. Одним из них был вопрос отмены наследственных долгов. Эти долги были, как я узнал и от моих уборщиков и из бесед по пути в Дромо, настоящим бедствием для крестьян и сельских общин в Тибете. Было принято, что долги, причитающиеся землевладельцу от его арендатора, хотя бы они и происходили вследствие ряда неурожайных лет, передавались по наследству от одного поколения к другому. В результате многие семьи не могли обеспечить себе достойное существование, не говоря уже о надежде когда-нибудь расплатиться. Почти столь же пагубной была и система, по которой мелкие собственники земли могли делать займы у правительства во времена нужды. Здесь тоже долг был наследственным. Поэтому сначала я решил отменить принцип наследования долгов, а потом списать все долги по займам у правительства, которые не могли быть выплачены.

Зная, что эти реформы не могут быть очень популярны среди знати и богачей, я настоял, чтобы гофмейстер обнародовал эти декреты, но не обычным путем расклеивая плакаты в публичных местах. Вместо того я хотел, чтобы они были отпечатаны на бумаге при помощи деревянных пластин, как это делается при издании священных текстов. Так оставалось больше шансов, что информация будет широко распространена. Это помогло бы избежать вмешательства тех, кто мог захотеть помешать введению реформ, узнав о них заранее.

В условиях "Соглашения из семнадцати пунктов" было оговорено, что "местное правительство Тибета может проводить реформы по своему собственному усмотрению" и что эти реформы не будут объектом "давления со стороны властей (т. е. китайцев)". Но хотя эти первые попытки проведения земельной реформы сразу же принесли пользу многим тысячам людей, вскоре стало ясно, что наши освободители имеют совершенно противоположный подход к организации сельского хозяйства. Уже началась коллективизация в Амдо. Со временем она была навязана всему Тибету и вызвала повальный голод и смерти сотен тысяч тибетцев от голодного истощения. Хотя в дальнейшем власти и смягчили несколько "культурную революцию", последствия введения колхозного строя ощущаются до сих пор. Многие люди, посетившие Тибет, свидетельствуют, что в сельской местности из-за недоедания люди выглядят физически неразвитыми, щуплыми. Но тогда это было еще впереди. В то время я побуждал правительство сделать все возможное для искоренения старых и непродуктивных способов ведения хозяйства. Я был полон решимости приложить все силы к тому, чтобы продвинуть Тибет в двадцатое столетие.

Летом 1953 года, насколько я помню, я получил от Линга Ринпоче посвящение Калачакры. Это одно из самых значительных посвящений в тантрийской традиции, которое имеет особую важность для мира на земле. В отличие от других тантрийских ритуалов оно дается большим собраниям народа. Посвящение Калачакры очень сложно, и подготовка к нему занимает от недели до десяти дней, а само посвящение длится три дня. Одним из его элементов является сооружение из цветных порошков большой мандалы, то есть изображение в двух измерениях трехмерного символа. Когда я в первый раз увидел одну такую мандалу, я был просто вне себя, только взглянув на нее, настолько потрясающе красиво она выглядела.

Самой церемонии предшествует продолжающееся месяц затворничество. Я вспоминаю это посвящение как очень волнующее событие, которое сильно подействовало и на Линга Ринпоче, и на меня. Я понимал, что мне оказана огромная честь принимать участие в традиции, исполнявшейся бесчисленными поколениями последователей высочайших духовных мастеров. Когда я исполнял последнюю строфу молитвы-посвящения заслуг всем живым существам, я был так взволнован, что голос прервался от волнения; потом я стал считать, что это было благоприятным признаком, хотя тогда ничего такого не думал. Теперь мне кажется, то было предчувствием, что я смогу дать больше посвящений Калачакры, чем любой из моих предшественников, и во всех уголках земли. Это действительно так, несмотря на то, что я никоим образом не являюсь самым компетентным в этом человеком.

На следующий год, во время Монлама я получил полное посвящение в сан буддийского бхикшу перед статуей Авалокитешвары в храме Джокханг. Это тоже было очень волнующее событие, ритуал совершал Линг Ринпоче. Затем летом по просьбе группы женщин-мирянок я впервые в этой жизни исполнил церемонию посвящения Калачакры.

Я очень радовался этому периоду хрупкого перемирия с китайскими властями. Я использовал его, чтобы сосредоточиться на своих религиозных обязанностях, и начал давать регулярные проповеди перед малыми и большими группами людей. В результате у меня стали складываться личные взаимоотношения с моим народом. И хотя сначала я немного боялся обращаться к большой аудитории, уверенность в себе у меня быстро окрепла. Я понимал, конечно, что за пределами Лхасы китайцы создают невыносимую жизнь для моего народа. В то же самое время я мог видеть своими глазами, почему мои премьер-министры так презирали китайцев. Например, всякий раз, когда генерал Чжан Дзинь-у приходил ко мне, он выставлял личную охрану за дверьми — хотя наверняка знал, что святость жизни является одним из коренных правил буддизма.