Лев Славин - За нашу и вашу свободу: Повесть о Ярославе Домбровском

Она решительно зашагала прочь. Ярослав бросился вслед за ней. То, что она сказала, глубоко ранило его. Он испугался, что она исчезнет навсегда и он больше не увидит ее. Он просил ее забыть то, что он говорил. Гордая девушка ничего не отвечала. Тогда и в нем заговорила гордость. Он повернулся и пошел в другую сторону.

А на следующий день произошло чрезвычайное событие в жизни подпольной Варшавы. Это случилось дождливой июньской ночью. В одной из аудиторий Варшавского университета происходило заседание Центрального национального комитета. Обсуждались вопросы восстания. Домбровский не учел влияния крупной польской буржуазии и помещиков. Во время выступления Домбровского в аудиторию неожиданно ворвалась группа «белых» с револьверами в руках. Они заявили, что нынешний состав комитета нельзя считать правомочным, так как в нем не представлены с достаточной полнотой все сословия Польши. Угрожая оружием, они тут же принялись организовывать новый состав комитета во главе с Агатоном Гиллером. Некоторое количество «красных» осталось в комитете, в том числе Домбровский. «Белые» ненавидели его, но не осмелились его тронуть из-за его популярности у варшавян. Первым решением нового комитета был, вопреки яростным протестам Домбровского, перенос срока восстания на более позднее число. Совсем отменить его они не решались — слишком много надежд и упований народ связал с идеей восстания. За Гиллером осталось руководство подпольной печатью и пропагандой. Началась деконспирация. Русское военное начальство что-то заподозрило. Открытых провалов еще не было, но многих офицеров перевели в Россию и даже произошли некоторые перемены в дислокации дивизий.

А вскоре трагическая весть как громом поразила Домбровского. В учебной роте — той самой, которая должна принять такое решающее участие в восстании — открыть повстанцам ворота цитадели, — была арестована руководящая революционная группа. Два офицера в момент ареста покончили жизнь самоубийством. А Ян Арнгольдт, Петр Сливицкий, Францишек Ростковский, рядовой Щур и другие были арестованы. Им грозил военно-полевой суд и смертная казнь.

Обо всем этом Домбровскому сообщил Каетан Залеский, прибежавший к нему с трясущимися от страха губами. Он тоже состоял в руководящей группе.

Домбровский испытывал яростный гнев. Ян Арнгольдт… Петр Сливицкий… Люди чистой, благородной души… Вот они, первые жертвы из нашей среды… Первые, но не последние… А кроме того, надо менять план восстания. Взятие Варшавской цитадели с помощью учебной роты стало уже невозможным.

— У тебя есть какие-нибудь соображения насчет того, кто их предал? — спросил Домбровский.

Залеский отставил стакан с вином и развел руками:

— Ума не приложу… Возможно, что тут не было предательства, а были неосторожные разговоры…

— Но кто-то ж должен был их слышать и сообщить о них!

— О! Это мог быть кто угодно, случайный человек. Ведь арестованы не все члены организации — я, например… Но теперь…

— Что теперь?

— Я не поручусь, что арестованные не назовут остальных.

— Я ручаюсь за них! И Ян, и Петр, да все они — настоящие люди!..

Домбровский стал осторожен. В Центральном национальном комитете теперь большинство принадлежало представителям «белых», и Ярослав воздерживался выступать здесь, как прежде, с революционными речами. Он стал молчалив. Он развивал свою деятельность в той среде, в которой он был уверен — среди студентов, ремесленников и тех военных, которых он знал лично. Это не значит, что работа приняла меньший размах. Скорее наоборот. Так как значительная часть дня была занята у Домбровского его служебными обязанностями в дивизии, то революционной работе приходилось уделять ночные часы. Да и вообще ночная тьма благоприятствовала подпольной работе. В эти часы и приходили к нему обычно связные от подпольных повстанческих кружков.

По-прежнему военное обучение оставалось одной из главных забот Домбровского. Он дал задание руководителям кружков прислать к нему повстанцев, хорошо знающих русский язык. Через некоторое время они собрались на одной из явочных квартир. Разумеется, ночью. Ярослав с трудом различал их лица в тусклом свете свечи.

— Все ли вы хорошо знаете русский язык?

Он нарочно задал этот вопрос по-русски. Нестройный хор голосов ответил утвердительно.

Домбровский положил на стол толстую рукопись.

— Это, — продолжал он по-русски, — курс лекций по тактике. Это искусство боя. Искусство оставаться победителем. Лекции эти принадлежат самым образованным и умелым генералам русской армии. Я прибавил сюда свои дополнения применительно к условиям предстоящей нам борьбы. Повстанцы должны знать эти лекции, как молитвы. Вы должны перевести рукопись на польский язык. Мы ее размножим и раздадим повстанцам. Мы должны сделать это как можно быстрее.

Повстанцы — среди них было немало пожилых, они лучше знали русский язык, — окружили Домбровского. Он распределял среди них листы рукописи. Одни уходили сразу, запрятав листы в карман или за пазуху. Другие тут же рассматривали свои листы и задавали вопросы относительно значения некоторых военных терминов. Последней подошла девушка. Низко опустив голову, она протянула руку. Ярослав вгляделся в нее.

— Пеля… — сказал он.

— Я пришла за работой, — сухо сказала она. — Я хорошо знаю русский язык.

Он дал ей листы.

— Подождите, — сказал он. — Мы выйдем вместе.

— Я должна напомнить вам, — сказала она, — что по правилам конспирации из явочной квартиры надо выходить по одному.

Он вынужден был признать, что она права. С тоской смотрел он, как тонкая ее фигура, удаляясь, исчезала во тьме. «Какой характер!» — прошептал он с яростью и восхищением.

Он чувствовал все больше, что эта девушка дорога ему. Но огромная работа по подготовке восстания, которую он взвалил на себя, не оставляла ему времени для любовной тоски. Друзья удивлялись Ярославу, его вулканической энергии. Не могли не оценить его и в комитете. Он был подпольным революционным комендантом Варшавы. Он же ведал контрразведкой. Фактически Домбровский объединял всю военную работу по подготовке восстания.

Однако не все, что он делал, он доводил до сведения комитета. После провала в учебной роте он остерегался предательства.

Так, например, он вызвал однажды к себе молодого повстанца Вашковского, которому глубоко доверял.

— Нам нужны деньги, — сказал Домбровский.

В глубоком раздумье он расхаживал по комнате. Вашковский удивленно посмотрел на него. Он не осмеливался прервать его размышления, но в конце концов не вытерпел и прервал молчание робким вопросом: