Владимир Ермилов - Чехов. 1860-1904

Чехов писал Плещееву о даровитом литераторе Гиляровском: «Он чует красоту в чужих произведениях, знает, что первая и главная прелесть рассказа — это простота и искренность, но быть искренним и простым в своих рассказах он не может: не хватает мужества».

Чехов требовал мужества от художника, потому что талант — это мужество.

Мы знаем, что талант для Чехова прежде всего неразрывно связан с человечностью, с высокой этической требовательностью. Поэтому и в братьях своих Антон Павлович прежде всего стремился воспитать те свойства, которыми должен обладать всякий, — употребляя любимое чеховское выражение, — воспитанный человек, независимо от его одаренности. Тот же, кто наделен талантом, несет повышенную ответственность, — он должен быть безупречно воспитанным. В письме к Николаю (1886) Чехов довольно подробно раскрыл свой кодекс воспитанности.

«Ты часто жаловался мне, что тебя «не понимают!!»- писал он Николаю. — …Уверяю тебя, что, как брат и близкий к тебе человек, я тебя понимаю и от всей души тебе сочувствую… Все твои хорошие качества я знаю, как свои пять пальцев, ценю их и отношусь к ним с самым глубоким уважением. Я, если хочешь, в доказательство того, что понимаю тебя, могу даже перечислить эти качества. По-моему, ты добр до тряпичности, великодушен, не эгоист, поделяешься последней копейкой, искренен; ты чужд зависти и ненависти, простодушен, жалеешь людей и животных, не ехиден, не злопамятен, доверчив… Ты одарен свыше тем, чего нет у других: у тебя талант».

Все это — великолепнейшие качества, имевшие большую ценность в глазах Чехова. Но все они еще очень мало значат по сравнению с тем, что такое воспитанный человек.

«Недостаток же у тебя только один. В нем и твоя ложная почва, и твое горе, и твой катар кишек. Это — твоя крайняя невоспитанность. Извини пожалуйста, но veritas magis amicitiae…».[9]

Воспитанные люди, пишет Чехов, «уважают человеческую личность, а потому всегда снисходительны, мягки, вежливы, уступчивы… Они, — намекает Антон Павлович на поведение Николая, — не бунтуют из-за молотка или пропавшей резинки, живя с кем-нибудь, они не делают из этого одолжения, а уходя не говорят: с вами жить нельзя! Они прощают и шум, и холод, и остроты, и присутствие в их жилье посторонних… Они сострадательны не к одним только нищим и кошкам. Они болеют душой и от того, чего не увидишь простым глазом… Они чистосердечны и боятся лжи, как огня. Не лгут они даже в пустяках. Ложь оскорбительна для слушателя и опошляет в его глазах говорящего. Они не рисуются, держат себя на улице так же, как дома, не пускают пыли в глаза меньшей братии… Они не болтливы и не лезут с откровенностями, когда их не спрашивают. Они не унижают себя с той целью, чтобы вызвать в другом сочувствие. Они не играют на струнах чужих душ, чтобы в ответ им вздыхали и нянчились с ними. Они не говорят: «меня не понимают!» или: «я разменялся на мелкую монету!», потому что все это бьет на дешевый эффект, пошло, старо, фальшиво… Они не суетны. Их не занимают такие фальшивые бриллианты, как знакомство с знаменитостями…

Делая на грош, они не носятся со своей папкой (подразумевается художественная папка Николая. — В. Е.) на сто рублей и не хвастают тем, что их пустили туда, куда других не пустили… Истинные таланты всегда сидят в потемках, в толпе, подальше от выставки… Даже Крылов сказал, что пустую бочку слышнее, чем полную… Если они имеют в себе талант, то уважают его. Они жертвуют для него покоем, женщинами, вином, суетой… Они горды своим талантом, сознавая, что они призваны воспитывающе влиять… К тому же они брезгливы. Они воспитывают в себе эстетику. Они не могут уснуть в одеже, видеть на стене щели с клопами, дышать дрянным воздухом, шагать по оплеванному полу… Они стараются возможно укротить и облагородить половой инстинкт… Им нужны от женщины не постель, не лошадиный пот, не ум, выражающийся в уменье лгать безустали… Им, особливо художникам, нужны свежесть, изящество, человечность, способность быть матерью… Они не трескают походя водку, не нюхают шкафов, ибо они знают, что они не свиньи… Пьют они, только когда свободны, при случае… Ибо им нужна mens sana in corpore sano.[10]

И т. д. Таковы воспитанные. Чтобы воспитаться и не стоять ниже уровня среды, в которую попал, недостаточно прочесть только Пиквика и вызубрить монолог из Фауста… Тут нужны беспрерывный дневной и ночной труд, вечное чтение, штудировка, воля… Тут дорог каждый час».

И Чехов звал брата: «Надо смело плюнуть и резко рвануть… Иди к нам, разбей графин с водкой..

Жду… Все мы ждем».

Но ждал он напрасно.

Он нежно любил Николая и его дарование, отличавшееся тонкой грацией. Карикатуры Николая, изображавшие купеческую, обывательскую, мещанскую Москву восьмидесятых годов, отмечены тонким вкусом, изяществом, остротой, проницательной характерностью; по ним можно изучать эпоху. Характер его дарования близок характеру дарования его гениального брата. Рисунки его не были «сырыми», натуралистическими, как рисунки многих его коллег по всевозможным «Стрекозам». Подобно Антоше Чехонте, он преображал грубую натуру светом поэзии, подлинно чеховским юмором.

Левитан ценил талант Николая, и бывали случаи, что они помогали друг другу, участвуя один в работе другого.

Николай иллюстрировал рассказы Антоши Чехонте. Один из московских юмористических журналов — «Зритель» — был некоторое время журналом трех братьев Чеховых.

Антоша Чехонте радовался этому сотрудничеству, напоминавшему самозабвенные, беззаветные игры, шутки, выдумки детских и юношеских лет. Он гордился талантом брата. Николай брался и за большие полотна, и в них тоже сверкал талант.

И вот он разбрасывал, пропивал такое богатство!

Чехов смотрел на это с болью, обидой, гневом.

В домике на Садовой-Кудринской, где жил Антон Павлович вместе с матерью, отцом, сестрой и братом Михаилом, в комнате на верхнем этаже висела большая незаконченная картина Николая Чехова, изображавшая швею, которая уснула на рассвете над работой. Невидимому, именно об этой картине Антон Павлович писал брату Александру в апреле 1883 года: «Николай шалаберничает; гибнет хороший, сильный русский талант, гибнет ни за грош. Ты видишь его теперешние работы. Что он делает? Делает все то, что пошло, копеечно… А между тем в зале стоит начатой замечательная картина».

Тема картины Николая была поистине чеховской: здесь была та же любовь к простым, «маленьким» людям с их трудной жизнью. «Шалаберничанье» Николая было в глазах Антона Павловича безответственностью перед сотнями тысяч «маленьких» людей, безответственностью перед талантом, — а в понятие таланта, с точки зрения Чехова, входило чувство ответственности перед народом, ответственности за дело русского искусства, русской культуры — национальной ответственности.