Валентина Пашинина - Неизвестный Есенин

«Георгий Иванов был безгранично ленив, а проза, не в пример стихам, давалась ему с трудом… Помогая ему, я иногда писала по 15 часов подряд.

Так мною почти целиком были написаны «Закат над Петербургом», «Из семейной хроники» и, кроме того, вступительная статья к Есенину, за что мы получили просто смешную сумму — всего пять тысяч франков».

Известен категорический отзыв об очерках Георгия Иванова Анны Ахматовой: «В них нет ни одного слова правды». Известно и то, что Г. Иванов объявил Н. Берберовой, что в его «Петербургских зимах» «семьдесят пять процентов выдумки и двадцать пять — правды».

Творю из пустоты ненужные шедевры,И слушают меня оболтусы и стервы…

«Шедевры из пустоты» — точно сказано. Но пальма первенства по праву здесь должна принадлежать Роману Борисовичу Гулю.

Его «шедевр из пустоты» — пример хлестаковщины, образец, достойный удивления: подумать только, на двух страницах текста суметь употребить полтора десятка раз «Есенин пил», конечно, как и положено, во всех художественных подробностях. Другие только робко заикались о нетвердой походке, опухшем лице, дрожащих руках, а Роман Борисович Гуль, единственный раз увидев Есенина, сразу и навсегда «пригвоздил его к трактирной стойке». И не «просыхал» у него Есенин до самой кончины. Нет, не Есенина, до кончины Романа Борисовича в 1986 году. Он не уставал вновь и вновь обращаться к Есенину: в 1923, 1927, 1929, 1981 годах. С самой первой реплики сюрприз и удивление: «Я познакомился с Есениным в пьяном виде». Ну, что тут скажешь? Может и весь очерк писался в таком виде? Не исключено. Читайте:

«Я шел, качаясь, пустым залом. Был пьян, И вместо комнаты, где сидели мы, — вошел, где лакеи составляли посуду. Тут на столе сидел Есенин. Он сидя спал. Смокинг был смят. Лицо — отчаянной бледности».

Роман Борисович умеет и удивить, и ошеломить:

«Если б Есенин был жив, я б рассказал только об этом вечере. Но Есенина нет. А я его очень люблю. И мне хочется — о Есенине в Берлине — вспомнить все».

И «вспоминает». Например, день приезда в Берлин 11 мая 1922 г.

«Ночью в ресторане Есенин пил, Кусиков читал стихи. Айседора сидела с Есениным. Тоже пила…

Из Америки через Париж Есенин приехал один. Он был смертельно бледен (!). И не бывал трезв (…)

Он пил (…)

В Шубертзале… Есенин вышел на сцену, качаясь, со стаканом вина в руке, плеща из него во все стороны (…)

В Союзе немецких летчиков, на русском вечере, где впервые читал Есенин «Москву кабацкую», мы познакомились (…)

Лицо было страшно от лиловой напудренности. Синие глаза были мутны. Шел Есенин неуверенно, качаясь».

На всех этих вечерах присутствовала Любовь Евгеньевна Белозерская (Булгакова), жена журналиста Василевского. Белозерская видела Есенина в день приезда в Берлин, видела в гостях у профессора Ю.В, Ключникова, видела за столом с Алексеем Толстым и Н. Крандиевской, приходил к ним Есенин и с «неразлучным» Кусиковым. Видела Любовь Евгеньевна Есенина и после возвращения из Америки и написала:

«Мне повезло — я ни разу не видела Есенина во хмелю».

А Роман Борисович, хоть и нигде не присутствовал, но везде «видел» Есенина пьяным и опухшим, с «больным, мертвенным» лицом, «с впалым, голубым румянцем», «и синие глаза были словно от другого лица, забытого в Рязани».

Это ему, Роману Гулю, принадлежит реплика, которая могла стать для Есенина роковой:

«— Не поеду в Москву… не поеду туда, пока Россией правит Лейба Бронштейн…

— Да ты что, Сережа? Ты что — антисемит? — проговорил Алексеев. И вдруг Есенин остановился. И с какой-то невероятной злобой, просто с яростью закричал на Алексеева:

— Я — антисемит?! Дурак ты, вот что! Да я тебя, белого, вместе с каким-нибудь евреем зарезать могу… и зарежу… понимаешь ты это? А Лейба Бронштейн, это совсем другое, он правит Россией, а не должен ей править… Дурак ты, ничего этого не понимаешь».

В воспоминаниях Г.В. Алексеева «Сергей Есенин. Живые встречи» 1922 года не только нет этому никакого подтверждения, но в них нет и самого Романа Гуля, да и быть не могло, поскольку встреча Алексеева с Есениным произошла на год раньше.

Собственно говоря, в его воспоминаниях и Есенина нет. Только фраза: «Мы шли по улице большого города…» да портрет:

«В банк вошел человек в велосипедном шлюпике, насаженном на затылок, в широком английском пальто, обвисшем на нем, как колокол, и в белых парусиновых, окаченных автомобильной грязью ботинках»… Я узнал его и нагнал у дверей».

Вот и все о Есенине.

Мемуары — такой жанр литературы, который, хочешь ты того или не хочешь, выводит на суд читателя одновременно с описываемым лицом и самого автора. Как ни пытается Роман Борисович уверить: «Я любил Есенина», — да кто же ему поверит? Это восклицание, что поцелуй библейского Иуды.

Другое дело Георгий Адамович или Георгий Иванов, их первые воспоминания — как велела необходимость. А через четверть века напишут так, как велела совесть. В январе 1926 г. Георгий Адамович напишет:

«Поэзия Есенина — слабая поэзия. Главная беда в том, что он весь eщe в детской, первоначальной стадии поэзии, что «волнует» он непрочно, поверхностно, кисло-сладким напевом своих стихов, слезливым их содержанием. Ничьей души он не «воспитает», не укрепит, а только смутит душу, разжалобит ее и бросит, ничего ей не дав».

Воспоминания Г. Адамовича 1926 года Марина Цветаева назвала «хамскими». Через 25 лет, опровергая свои высказывания, Адамович просто и лаконично скажет, что очень любит стихи Есенина и нашел в них «прелесть незабываемую (…) неотразимую».

Слегка перефразируя М. Горького, можно сказать: «Очень жуткими людями становятся господа эмигранты. Тон прессы их падает с грамотностью». (Так Максим Горький ответил на площадную брань Ивана Бунина, который в статье «Самородки» назвал Есенина «хамом», «жуликом», «мерзавцем».) А о «красных» эмигрантах М. Горький отозвался совсем нелестно: «Основным ремеслом своим сделали злое слово и весьма изощрились в этом».

Глава 2

Белая и красная эмиграции

А.Б. Кусиков — М. Ройзману.

Париж, март 1924 г.

«Живу я сейчас в Париже. Официально «по государственным делам». Надо же послужить на пользу социалистического отечества. В нашу эпоху нельзя быть «беспартийщиком». Пока (что) организовали здесь литературно-политическое оби^ество «Друзей России». Членами общества — много видных и виднейших французских писателей. Будем приглашать и из России, т, е, русских литераторов. При «обществе» будет еженедельный журнал на французском языке» (…) Русских будем переводить. Работа интересная, а кроме того, вводит меня в тот круг общества, который для меня необходим. Ну а неофициально, и что самое для меня главное — стихи и библиотека».