Ирина Файт - Адриано Челентано. Неисправимый романтик и бунтарь

Счастье

В доме на улице Глюка я узнал, что такое счастье. Я впервые заметил, что счастлив. Это случилось так. Мне было четыре года, и мама постоянно заставляла меня ложиться спать после обеда, особенно летом. Но я редко засыпал. Она укладывала меня насильно, и я упрашивал: «Нет, мама». Каждый день одна и та же история: «Мама, но сегодня я не хочу спать, я хочу играть». – «Нет, сначала поспи, а потом поиграешь». В общем, в кровати я кувыркался, падал и тому подобное, пока, обессиленный, не засыпал. Засыпал я в последние полчаса. Но в тот раз я заснул сразу и проснулся раньше. Я заснул, проснулся и встал. Все мои друзья тоже отправлялись спать после обеда, и после отдыха мы встречались внизу, чтобы идти играть. Летом я всегда ходил босиком, и мои друзья тоже, мы выбегали на улицу босиком прямо с утра. И это было здорово – выйти из дома, не надевая обувь, как только слез с кровати… День был прекрасный. Небо такое голубое, что дома резко выделялись на фоне этой яркой лазури, и солнце делило двор надвое: на свет и тень. Я остановился, залюбовавшись этой картиной. Стоял посреди двора и смотрел на маму, штопавшую чулок. И на тетю. Они иногда перебрасывались словами. Я ждал, когда придут мои друзья, сидя на земле, а она была горячая. Я сказал себе: «Как же хорошо! Я просто счастлив, что родился! Смотри, как красиво, просто прекрасно – солнце, небо! И тетя тоже хорошая, и мама, которая шьет. И вообще, мне нравится все – земля, этот теплый пол». Я лег. Я был так счастлив, что поцеловал землю. Потом поднялся и задумался: «Однако, это странно, что я замечаю, что мне сейчас хорошо». Меня поразил тот факт, что я отмечаю, что счастлив. Потому что обычно об этом вспоминают по прошествии времени. Говорят: «Помнишь, как было хорошо…» Но в ту минуту я не говорил «помнишь…». Я был счастлив и знал об этом в тот самый момент.

Школа

Я рисовал, мне нравилось рисовать. Более того, эту дорогу я решил выбрать, когда был маленьким. Я хотел быть художником, но больше всего я хотел быть тем, кто придумывает рисунки, кто делает эскизы для любой продукции. Я был несколько кошмарным, когда был маленьким, потому что не слишком учился, к сожалению. Ну и помню, что однажды у нас было классное задание, это было перед экзаменами. Я сидел за спиной первого ученика класса и немножко подглядывал. Да, мне не удавалось решить задачу, и я подсматривал, и он это заметил. Он тут же поднял руку. И сказал: «Господин учитель, Челентано списывает». Тогда он, учитель, который очень мне симпатизировал, рассердился. Не столько за то, что я списывал, сколько за то, что тот, другой, ябедничал. Однако он не мог не наказать меня. И тогда он сказал: «Челентано, иди сюда». Я выхожу из-за парты, пересекаю весь класс, я всегда сидел в задних рядах, и иду к нему. Он спрашивает: «Что будешь делать сегодня? Будешь стоять здесь или сделаешь один из твоих рисунков на доске?» Я отвечаю: «Лучше буду рисовать». – «Вот, срисуй тогда эту открытку».

Тогда я сделал тот рисунок там, на доске. Это была гора с домиком, типа горной хижины. Там была тропинка. Открытка была красивая, и я точно срисовал ее на доску, белым мелком, накладывая тени, играя немного на контрасте между чернотой доски и белым мелом. Тогда учитель, время от времени прерывая урок, говорил: «Минутку, я хочу посмотреть, что делает Челентано». Он подходит и говорит: «Молодец, у тебя красиво получается. Продолжай, так ты отвлечешься от глупостей, которые иногда устраиваешь в классе». Ну, и я продолжал рисовать. Потом я сказал: «Господин учитель, я закончил рисунок, хотите его посмотреть?» Он перевернул доску, чтобы пойти посмотреть на рисунок с обратной стороны, и сказал: «Это мы должны показать и остальным». Он позвал двух ребят, они повернули доску, и он сказал: «Молодец Челентано! И горе тому, кто сотрет этот рисунок без моего разрешения. Поэтому, если хотите писать на доске, пишите на другой стороне». И, помню, этот рисунок оставался там весь год.

Больше, чем кто-либо другой, учитель Поцци внушал трепет не столько потому, что был грозен, сколько потому, что все знали, что он справедлив. Я навсегда запомнил, как однажды я ударил одного мальчика, и он пожаловался учителю. Это случилось во время перемены, и мы стояли в очереди в туалет. И вот тот мальчик говорит: «Синьор учитель, Челентано ударил меня по спине!» – «Да ну? – отвечает учитель. – Челентано, иди сюда. Это правда, что ты его ударил?» – «Да, но…» – «Нет, отвечай: правда или нет?» – «Да, но я его ударил…» – «Я не спрашиваю тебя, как ты его ударил. Скажи только, правда это или нет!» – «Да, правда». Тогда он говорит: «Ну ладно, ладно. Это мы выяснили». Потом спрашивает моего товарища: «Скажи-ка, а как он тебя ударил?» – «Ну, вот сюда, по спине». – «Покажи, как это было». И тот: «Он сделал так», – ударяя воздух. «Нет, попробуй ударить его. Покажи, как он тебя ударил». И тот мальчик ударил меня по спине. Он сделал так: бам! – и стукнул меня. Но ударил не очень сильно. И учитель говорит: «Ты уверен, что он ударил тебя так? Потому что тогда не стоило мне жаловаться. Или он ударил тебя сильнее? Итак, покажи, как же он тебя ударил». Тогда тот: бам! – стукает меня сильнее. Учитель говорит: «Но я не верю, что он ударил тебя так, потому что, знаешь ли, у него, у Челентано, сильная рука. Думаю, он ударил тебя еще сильнее». – «Да, действительно, он ударил меня больнее». И учитель: «Тогда покажи, как это было». – «Опять по нему?» – «Ну конечно!» И тогда тот: бам! – и ударил меня по-настоящему сильно. Тогда я сказал: «Ну, было не так сильно…» – «Не так сильно? Я тоже так думаю, потому что когда раздаешь тумаки ты, они еще сильнее. Потому что ты сильный, понимаешь? Ты таким не кажешься, но ты сильный, Челентано!» Потом он повернулся к моему товарищу: «Ты уверен, что он ударил тебя именно так? Покажи, как же на самом деле он тебя ударил». И тот: «Ну, более-менее так». – «Не верю, – отвечает, – не ври, а то я рассержусь и на тебя. Итак, показывай». Тогда тот: бам! – отвешивает мне еще сильнее. По нарастающей. Тогда учитель обернулся к моему товарищу и говорит: «Ну, мне кажется, что теперь ты можешь быть доволен: за один удар ты вернул ему четыре».

Серджио Каваньера

Мои друзья с улицы Глюка, я всех их помню. Однако особенно помню одного из них, которого звали Серджио Каваньера. На улице Глюка не было чудаков. Наверное, единственным чудаковатым типом был я. Да. И образцом для меня, однако, был Серджио Каваньера, потому что манера его взгляда мне нравилась чрезвычайно. Однако думаю, эта чудаковатость (немного с заскоком) на всей улице была только у меня. То есть на нашей улице я считался просто оторвой. В самом деле, все привратницы называли меня «землетрясением». И, следовательно, я был обречен быть кумиром для кого-то другого. Скажем, я был вице-кумиром. Когда я был маленьким, Серджио был для меня в некоторой степени образцом. То есть я всегда видел в нем своего кумира, также и потому, что видел его симпатию к себе. То есть он был моим другом, он считал себя моим другом. Итак, уже ясно, что я восхищался им и что я видел, что он хотел со мной дружить. Это придавало мне еще больше уверенности. В то же время он давал мне чувство защищенности, потому что к тому же был очень сильным, настоящим силачом. Говорю «к тому же», потому что у меня был друг, который был сильным не только в отношении дружбы, но и в смысле физической силы. У него были мускулы. Другие его тоже очень любили, и все знали, что он был храбрым, но, наверное, никто, кроме меня, не знал, насколько он был храбр. Может быть, оттого, что я им восхищался, я видел силу даже в его взгляде. Он не был красивым, красивым как парень, но у него был такой взгляд, что, очень возможно, это я почерпнул и у него. И, наверное, если теперь говорят, что я «крут», я должен поблагодарить за это и его. Мы были знакомы, так как родились в одном подъезде четырнадцатого дома по улице Глюка, он тремя годами раньше. Его отец работал почтальоном, а мать была домохозяйкой. Еще у него был брат, которого звали Пьерино, и все.