Патрик де Фюнес - Луи де Фюнес: Не говорите обо мне слишком много, дети мои!

Во время событий мая 1968 года я заканчивал учебу на частных курсах по подготовке бакалавров. Три года назад родители заставили меня покинуть католическое учебное заведение Сент-Мари де Монсо, где я остался на второй год в седьмом классе. Переговоры о том, чтобы перевести меня в восьмой, ни к чему не привели. Бунтарь по натуре, я не терпел замечаний некоторых священников, которые смотрели на меня, как на «папенькиного сынка». Один из них выгнал меня из класса, бросив вслед:

— Ковыряйте в носу где-нибудь в другом месте!

Отец поклялся, что разберется с ним у директора, в прошлом флотского священника. Приглашенный к нему, он бесконечно долго ждал в приемной. Спустя час, не выдержав, он сказал секретарше:

— Мадам, если директор не примет меня сейчас же, я сначала начну ломать стулья, а потом займусь вашей библиотекой!

Напуганный священнослужитель тотчас вышел к нему. Отец не дал ему произнести ни слова:

— Святой отец, я очень разочарован вашими методами обучения. К тому же вы невоспитанный человек. Я часто имею дело с деревенскими священниками и знаю, что они замечательные люди. А вы мне не нравитесь!

Он не мог стерпеть, что я страдаю из-за его популярности, хотя я никогда этим не похвалялся.

Во время майских событий отец мало интересовался волнениями в городе. Ему, впрочем, нравилось, что молодежь выражает недовольство деятельностью политиков. Как и они, он презирал их за нежелание что-либо менять.

— Это горстка пустобрехов! Они произносят речи, как плохие актеры. Им наплевать на свой долг!

Правда, его смущала начавшаяся охота на ведьм. Он не был согласен с тем, чтобы профессура университета, журналисты и даже хозяева предприятий платили за чужие грехи, и часто вспоминал ужасы террора времен Великой французской революции:

— Революция была необходима, но не такой же ценой! Для того чтобы человек мог высказаться, понадобился, оказывается, нож гильотины! Чик! Да здравствует Революция! Чик! Еще одна голова летит в корзину! Чик! Простым людям весьма присущ здравый смысл, но они становятся чудовищами, когда их возглавляют безумцы!

Он имел в виду некоторых ораторов 68-го года, подозревая, что они далеко не так порядочны, как хотят казаться:

— Посмотри-ка на этого болтуна, который явно не склонен считать себя барахлом. Зато он, по крайней мере, хороший актер. Ему удается выгодно продать свой товар. Уверяю тебя, он убежден, что получит потом тепленькое местечко!

12. В Тунис

— Люди любят драться, это стало привычкой, — любил повторять мой отец. — Войны начинаются внезапно: пиф-паф-паф! И пошло-поехало. Доколе? Никто не знает. Все, однако, с этим согласны: надо драться, говорят дураки, негодяи, дети, старики, даже старухи. И тогда появляется коммюнике Совета министров с чудовищным сообщением: на какую-то бедную страну пущена ракета!

Он не испытывал уважения к военным и одобрил мое намерение, по окончании отсрочки военной службы, в 1976 году, примкнуть к миссионерам. Врачи, пилоты, учителя направлялись в развивающиеся страны для оказания помощи. Особо лакомыми местами были Тунис и Марокко, но без протекции мне вряд ли удалось бы оказаться там. Я вспомнил про доктора Сомиа, тунисца, заведующего отделением пневматологии в клинике Бобиньи. В 1944 году он успокоил отца, который опасался, что в армии подхватил туберкулез.

— Патрик, можете паковать чемоданы, считайте, что вы уже там! — ответил он мне без раздумий. — Надеюсь, ваш отец не начал снова курить?

— Нет, он слишком хорошо помнит утренний кашель и чего ему стоило побороть эту привычку десять лет назад, так что ему это не грозит.

Спустя месяц я был в Тунисе. Покинув порт Ла-Гулетт в сумерках и не встретив ни одной живой души, я подумал, что прибыл в необитаемую страну. Я не знал, что это был час ифтара (окончание поста во время Рамадана). На другой день, успокоенный, я уже ехал по забитым людьми улицам. Потребовался час, чтобы, несмотря на помощь прохожих, отыскать госпиталь «Шарль-Николь». Я еще не знал, что тунисцы, дабы скрыть свое невежество, отвечают Бог знает что. Через ворота я вошел на территорию с бесчисленным количеством домиков, скрытых за апельсиновыми деревьями. Патрон бросился мне навстречу с криком: «Патрик приехал!» За ним следовали санитарки с возгласами: «К нам приехал сын Луи де Фюнеса!» Меня целовали, ощупывали, спрашивали, как поживают папа и мама.

— Отдохните несколько дней, — предложил мне милейший патрон. — Купайтесь в море и покатайтесь в машине по пашей прекрасной стране. Дождитесь окончания Рамадана.

Родители решили навестить меня на новогодние праздники. За два дня до этого главный врач госпиталя вручил мне приглашение для отца от министра здравоохранения на чашку чая в Хаммамете.

— Уважаемый месье, я не смогу их сопровождать, — ответил я. — У меня дежурство. (Надо ж было делать вид, что я чем-то занят…)

— Ваши папа и мама пустились в столь долгий путь, чтобы вас повидать! Возьмите недельный отпуск.

Сколько их было, этих отпусков!..

Отца встречали, как главу государства. Когда я подошел к родителям у трапа самолета, их не было видно под жасминовыми гирляндами. Польщенный отец был в полном восторге от этого теплого приема. На другой день во время поездки в Хаммамет нам представилась возможность познакомиться с тунисской глубинкой. Покинув город, мы миновали огромное кладбище Баб-эль-Ауа.

— Смотри, Жанна, как красивы все эти одинаковые белые памятники!

— А что это за женщины со свертками у входа? Чего они ждут? — спросила мама.

— В этих свертках их умершие младенцы, которых они хотят предать земле. Для этого они кладут их в руки чужого покойника, чтобы дети составили ему компанию.

— Эти люди не лишены здравого смысла, — заметил отец.

Этот обычай сохранился и в наши дни.

На шоссе нас остановил мотоциклист национальной жандармерии в белом шлеме.

— О-ля-ля! Что от тебя нужно полиции? Наверное, ты гонишь слишком быстро, — сказал отец.

— Ничуть. Я его знаю. Он просто хочет с нами поздороваться.

Месяц назад этот полицейский уже останавливал меня за то, что я пересек желтую разделительную полосу. Вместо штрафа он тогда попросил меня покатать его в моем «мерседесе», который привел его в восторг.

— Не хочешь ли ты, Монжи, сопроводить нас немного?

Он был счастлив оказать нам услугу, завел свой огромный мотоцикл, включил сирену, и мы без помех промчались девять километров до конца его зоны. Все это время отец, словно на деревенской карусели, крепко держался за сиденье.

Оставшиеся пятьдесят километров пути он не переставал восторгаться природой: