Аркадий Столыпин - Дневники 1919-1920 годов

Сбились с дороги. Вернулись в село и пошли по другой дороге. Прошли мимо Терских батальонов, собирающихся к бою. Смазывали пулемёты маслом, продёргивали ленты и готовили патроны. Настроение так себе. Главное, что продрогли и туман. Я опять заворачиваю дивизионом. Гоппер спокоен и острит. Я тоже стараюсь быть остроумным. Вообще, я заметил, что перед боем все стараются быть спокойными и весёлыми. И это желание казаться остроумными именно и показывает, что люди волнуются.

Между двумя селениями вёрст семь. Скоро раздался пушечный выстрел, и при этом так близко, что я даже вздрогнул. За ним другой и третий. Затрещали винтовки и пулемёты. Пролетел адъютант: «Пулемёты вперёд – вперёд!» По дороге пошёл 6-й эскадрон, правее его 5-й, левее наш, ещё левее 3-й. В густом тумане видно лишь 10-15 всадников, остальные где-то в тумане. Свистят пули, откуда – неизвестно. Лава идёт шагом. Отдельные всадники снимают винтовки и стреляют. Вперёд выезжают тачанки, поворачиваются задом и открывают огонь из пулемётов. Куда стреляют – тоже неизвестно. Иногда сливается из нескольких пулемётов и получается эффектно. Стараюсь держаться на уровне 6-го эскадрона, а 3-й равняется по мне.

Иногда продвигаемся рысью. Иногда переходим в шаг. Передаются по лаве откуда-то справа приказания. Тоже неизвестно от кого. В общем, положение тяжёлое. Где противник – неизвестно, где деревня – тоже неизвестно. Стрельба и справа, и слева, и посередине. Ясно, что нас не видят, но иногда пули так близко пролетают, что кажется, будто нас заметили. Стрельба то затихает, то снова возобновляется.

Пошли рысью по паханому полю. Земля уже отмёрзла, и делается грязно. Спускаемся в овраг, снова поднимаемся вверх по крутому скользкому склону. Перебираемся через болото. Лошади уже сильно выдохлись. Вдруг в тумане что-то обозначается серой массой.

«Шашки вон, вперёд!» Это деревня. Сначала сады. Потом подъём. Узкие кривые улицы. Со мной рядом скачет Старосельский. По деревне отчаянная стрельба. Где-то «ура!». Сверкают шашки – это ворвался 1-й эскадрон. Проскакиваем через плотину мимо замёрзшего пруда. Переходим в рысь, проходим через экономию. Нет никого. Снова подымаем лошадей в галоп. Левее скачет 3-й эскадрон. Опять поле. Поедем: внизу с грохотом что-то несётся.

Громкое «ура!», мелькание шашек, страшные ругательства, и мы врезаемся в какую-то кашу повозок, людей и лошадей. Скачем дальше. Коммунисты убегают через пруд и скрываются в зарослях ивняка. Забираем именных. Кого-то уже рубят, кого-то стреляют. Наконец всё захвачено. Подсчитываем трофеи. 5 максимов, 3 льюиса, 3 траншейных орудия, одно 3-х-дюймовое, 62 лошади, 24 повозки, 2 мула, телефонное и иное имущество. Говорят, было золото, но оно поехало вперёд. Возвращаемся обратно и узнаём, что всего забрано 7 орудий. Словом, разгром неприятеля полный.

Лошади еле идут. Пот льёт градом, но настроение зато весёлое. Все завидуют нам. Опять отличился Нижегородский дивизион. Это редкий случай – такая атака в конном строю в густом тумане.

За время моего командования отбито дивизионом 17 максимов, 5 льюисов, 1 мансен, 1 маузер, 2 кольта, 3 орудия и 3 траншейки.

Попов приказывает расстрелять пленных, что и делается тут же. Прохлаждаемся часа два, потом сигнал и двигаемся дальше. Проходим ещё 15 вёрст и опять засыпаем в час ночи.

с. Кочубеевка

20 декабря 1919 г.

Опять заболел, не знаю чем. Подал рапорт о болезни и еду в экипаже. Отступает много частей. Грязь невылазная – вывезем ли обоз, отбитые орудия и пулемёты?

г. Ольвиополь

21 декабря 1919 г.

Выехал в экипаже. Через две версты бросил экипаж и перепряг лошадей в тачанку. Ещё через две версты бросил тачанку и, несмотря на сильную головную боль и слабость, сел верхом и доехал через 15 вёрст в Голту – пригород Ольвиополя.

Полк ещё не пришёл. В орудия впрягли по 20-30 лошадей. Вся дорога усеяна брошенными обозами.

г. Ольвиополь

22 декабря 1919 г.

Прибыл полк. Орудия уже на станции, где их будут грузить. На фронте трагично. Бои идут уже под Ростовом. Мы отрезаны от армии и имеем два пути к отходу – или на Одессу, или в Румынию.

г. Ольвиополь

23 декабря 1919 г.

Говорят о союзе с немцами. Будто бы они обещают нам к весне очистить Россию от красных и уже через неделю дать первые 4 корпуса. За это требуют установление монархии с главой из дома Романовых и немедленного объявления войны Англии и Франции.

г. Ольвиополь

24 декабря 1919 г.

Началось повальное пьянство. Пьяны все: и солдаты, и офицеры. Прямо тошно смотреть; главное, что сам пьян в дым.

г. Ольвиополь

25 декабря 1919 г.

Праздник прошёл вяло и скучно. Пьянство продолжается. Приехали Каниболотский и младший брат Шамборант. Я снова принимаю 3-й эскадрон. Львов поправляется.

г. Ольвиополь

26 декабря 1919 г.

Кажется, начинаю заболевать. Чем – не разберёшь; кажется, тифом. Придётся, по-видимому, эвакуироваться в Одессу в лазарет.

Тетрадь 2-я. Отступление

Иллюстрация:  Аркадий Александрович Столыпин. Конец 1910-х гг.

с. Ставчаны

14 февраля 1920 г.

Вот уже давно я забросил свой дневник, но это не по моей вине. Сколько пришлось пережить за это время всяких мучений, и нравственных, и физических! Теперь у меня нервы истрёпаны, здоровье расшатано: я старая измотанная кляча, никуда не годная.

Начались мои испытания с того, что меня погрузили в Голте в товарный вагон и повезли в Одессу. Бред смешивался с действительностью. Было холодно. Вагон весь в щелях. Печка не греет; ноги мёрзнут, голова в огне; рядом стонет Гоппер, тоже больной сыпным тифом. Вишневский в бреду соскакивает с нар, бросается к выходу; его ловят и с трудом водворяют на место.

После четырёх дней настоящей пытки подъезжаем к Одессе, но к самому городу нас не пускают: не то пути забиты, не то просто начало паники, ведь городу грозит уже отдалённая опасность большевицкого нашествия.

У меня тяжёлый бред: кажется, будто большевики окружили нас и спасения нет – надо стреляться. Тяжело расставаться с жизнью в 25 лет, но, с другой стороны, такая апатия ко всему, такая усталость, что всё безразлично. Наконец наступает решительная минута, беру револьвер, поворачиваюсь почему-то лицом вниз и стреляю себе в голову. Раздаётся оглушительный выстрел, и я умираю. Странным кажется то, что после смерти всё остаётся по-прежнему: слышу разговоры окружающих, смутно в темноте вагона вижу красноватый отблеск печки. Минутами бред проходит, но тогда ещё больше ощущаешь жажду, и холод, и безвыходность положения. Нет ни врача, ни лекарств.