Джон Рид - Вдоль фронта

На каждом перекрестке мы безошибочно узнавали нужную нам дорогу, потому что Иван неизменно выбирал другую. Хотя родился и вырос он в Новоселице, всего в пятнадцати милях отсюда, но никогда ему не приходилось путешествовать так далеко за границу. Больше того, он никак не мог удержать в своей дырявой памяти название нашего местоназначения, сколько бы он ни повторял его. Он постоянно оборачивался и вздыхал, уставясь на нас. «Залещики!» – кричали мы хором, и он принимался погонять лошадей какими-то странными криками. Он останавливался иногда, пока мы, наконец, не показали ему на местного жителя и не объяснили знаками, чтобы он спросил у того дорогу.

– Здравствуй, – пробормотал Иван. – Как дорога на…

– Куда дорога, дружище? – спросил прохожий.

Иван почесал в затылке.

– Да вы куда едете?

Иван застенчиво скривился.

– Залещики! – заорали мы, и Иван повторил:

– Ах, да, Залещики.

В полдень мы зигзагами взобрались на крутую гору, в сосновую рощу, и встретили длинный обоз телег, направлявшихся вниз, с стальными частями понтонных мостов. Его сопровождали рослые донские казаки на жилистых лошадях. Их хохлы беспутно торчали из-под фуражек.

– Эй, барин! – крикнул один из возчиков, показывая на юг. – Это Прут?

Я кивнул.

– Два дня! – продолжал он, ударив по своей поклаже. – Два дня мы ездим через реку… Черновицы!.

Они все еще тянулись мимо нас, дребезжа по всему верху горы. Мы быстро спускались через рощу, встречая громадные дроги, что взбирались на гору под крики и щелканье кнутов. Круче и круче. Деревья поредели, внезапно пропали совсем, и перед нами открылась потрясающая панорама Днестра – прямоугольники, параллелограммы и изгибы разнообразных окрасок сталкивались и переплетались между собой в величественном узоре плодородных полей; большие круглые складки земли вздымались подобно грандиозному морскому прибою; разбросанные белые хутора, похожие на корабли, плывущие вдоль ленточек дорог, и деревни, затерянные в пространстве. Понтонные дроги, запряженные по восьми лошадей, взбирались в гору; каждые из них с оглушительным криком подталкивали еще двадцать солдат; вниз от холма дорога была забита громоздящимися и колыхающимися из стороны в сторону огромными плотами; напрягшиеся и взмыленные лошади и широкоплечие люди надрывались из последних сил…

Мы въезжали теперь в новую страну. Хотя крестьяне по-прежнему были одеты в белый холст, головные уборы их изменились. На одних были высокие круглые барашковые шапки, на других – высокие шляпы, какие носят валлийские женщины. Славянские кресты сменились католическим распятием с изображениями всех орудий «страстей господних» – копья, губки, гвоздей и молотка. Мы встречали людей, уже не говоривших по-румынски – румынский язык начал сменяться польским. По дороге попадались хутора, в которых жили целые патриархальные семейства, – необъятные дома, включавшие в себя и жилые помещения, и конюшни, и амбары, все под одной крышей, с коридором, проходившим внутри постройки во дворе.

Это была разоренная страна, сожженная боями и тремя походами двух больших армий. Вытоптанные хлеба болезненно желтели на полях. Целые деревни зияли пустотой развалин. Там находились только русские солдаты и очень редко попадались здоровые мужчины, – встречались лишь одни старики и калеки да женщины и дети. В полях, среди желтевших хлебов, возвышались старые окопы и повсюду тянулись заржавленные колючие проволочные заграждения. Налево от дороги, с бешеной спешкой, на целые мили воздвигались новые гигантские траншеи и артиллерийские позиции. Тысячи солдат кишели в земле, и полуденное солнце играло лучами на их лопатах. Нагруженные инструментами и колючей проволокой повозки запрудили дорогу. Около Застевны мы видели, как крестьянки и дети рыли окопы под надзором унтер-офицеров, и длинная шеренга их выносила грязь в корзинках на голове. К чему эта лихорадочная поспешность здесь, в двадцати милях от позиций, занятых русскими всего месяц тому назад?

Залещики – город ужаса

За Застевной мы увидели пленных австрийцев, остановившихся у каких-то разрушенных домов, чтобы напиться воды. Было их человек тридцать. Шли они, хромая, вдоль по дороге, палимые жаркими лучами солнца, под конвоем двух донских казаков верхом. Их серые шинели побелели от пыли, небритые лица подернулись усталостью. У одного из них была забинтована левая часть лица, и кровь просачивалась через повязку, у другого перевязана кисть руки, а некоторые прыгали на самодельных костылях. По знаку спешившихся казаков, они, шатаясь, заковыляли в сторону от дороги и угрюмо бросились в тень. Два загорелых пленных рычали друг на друга, как звери. Раненый с забинтованной головой стонал, а тот, у которого была перевязана рука, начал с дрожью сбрасывать повязку. Казаки добродушно кивнули нам, разрешая поговорить с ними, и мы подошли с полными пригоршнями папирос. Они набросились на них с жадностью завзятых курильщиков, давно уже лишенных табаку, – все, кроме одного юноши с надменным лицом, который достал изящный портсигар, битком набитый папиросами с золотыми ободками, холодно отказался от наших и вынул одну из своих, не предлагая больше никому.

– Это граф, – благоговейно пояснил нам парень с простым крестьянским лицом.

Человек с раненой рукой разбинтовал наконец свою повязку и осмотрел кровоточащую ладонь.

– Пожалуй, лучше ее опять забинтовать, – произнес он в конце концов, робко поглядывая на полного, сердитого вида субъекта с перевязью Красного Креста на руке. Тот оглянулся с ленивым пренебрежением и пожал плечами.

– У нас есть бинты, – сказал я, и уже начал было доставать, но к нам подошел один из казаков и, нахмурившись, покачал отрицательно головой. Он с отвращением посмотрел на пленного с повязкой Красного Креста и показал ему на раненого. Бормоча что-то себе под нос, толстяк начал с озлоблением рыться в своей сумке, выбросил из нее бинт и тяжело отошел в сторону.

Их было тридцать, и между этими тридцатью было представлено пять наций: чехи, кроаты, мадьяры, поляки и австрийцы. Один кроат, два мадьяра и три чеха не знали ни слова на каком-либо языке, кроме своего родного, и, конечно, ни один австриец не знал ни звука по-богемски, кроатски, венгерски или по-польски. Между австрийцами были тирольцы, венцы и полуитальянцы из Пола. Кроаты ненавидели мадьяр, мадьяры ненавидели австрийцев, а что касается чехов, то никто из остальных не стал бы с ними разговаривать. Кроме того, все они резко отличались друг от друга по социальному положению, причем каждый стоявший на высшей ступени с презрением смотрел на низшего…