Иван Сергеев - Иван Андреевич Крылов

Издавна существовало знаменитое выражение «эзопов язык». Им широко пользовались писатели, ораторы и политические деятели, когда хотели высказать истину, которую нельзя было написать или произнести вслух. Люди понимали ее между строк, между слов. Эзоповым языком Крылов овладел в совершенстве.

Все чаще и чаще появлялись басни, подписанные его именем, которых не было ни у Бидпая, ни у Эзопа, ни у Федра, ни у Лафонтена. Это были оригинальные произведения Ивана Андреевича, но автор скромно помалкивал, когда их принимали за переводы. Так было спокойнее.

Крылов все полней насыщал свои басни подспудными мыслями. Бессмертный язык Эзопа журчал меж строчек, как живительный ручеек.

С оригиналами, то есть с подлинниками, басен Крылов обращался так, как не осмеливался обращаться ни один переводчик. Сохраняя в точности содержание басни, он с удивительным искусством преображал французскую, греческую или латинскую басню в русскую, которая, казалось, и могла быть создана только русским писателем.

«На мысль не придет, — писал Плетнев, — что сочинитель повторяет старинную басню, известную уже всем народам. Рассказанный им случай, повидимому, только и мог произойти у нас. Он проникнут духом нашей жизни и речи»[39]. Можно ли представить себе, что «Демьянова уха» — это перевод с французского? Можно ли поверить, что басня «Крестьянин и Смерть», в которой герой говорит:

            ...Куда я беден, боже мой!Нуждаюся во всем; к тому ж жена и дети,      А там подушное, боярщина, оброк...            И выдался ль когда на свете      Хотя один мне радостный денек? —

переведена на русский язык с иностранного? Или что басня «Муха и дорожные», с картинным описанием поездки типичной дворянской семьи в тяжелом рыдване по русским ухабам, это переложение басни Лафонтена, который, в свою очередь, заимствовал содержание басни у римского баснописца Федра, а тот сам перевел басню на латинский язык с греческого?..

И все же современники поражались той точности, с какой Иван Андреевич переводил чужеземные басни; он бережливо доносил до русского читателя все мысли оригинала, углубляя и оживляя их метким словом, острым намеком, народной пословицей и поговоркой. Чужая басня становилась родной и близкой сердцу русского человека. Уже все признали, что он победил Дмитриева. Уже один за другим раздавались голоса, что «вообще басня сия у Крылова несравненно лучше, нежели у Лафонтена»[40], что «в стихах последнего, кажется, менее живописи, и самый рассказ его не столь забавен»[41]. Странное дело, перевод, подражание оказывались лучше оригинала. Крылов победил не только своего соперника Дмитриева, но и своего учителя — Лафонтена.

Но все дальше и дальше Крылов отходил от переводов. Он писал свои собственные басни, и его, Крылова, уже начинали переводить иностранные переводчики. Он был одним из первых русских писателей, которого узнали за границей.

Благодаря Крылову басня из низкого жанра перешла в самый высокий класс поэзии. Баснописец касался своим пером всех сторон жизни, проникал в самые ее глубины. Каждая его басня была сатирой, и тем сильнейшей, как говорил писатель Бестужев-Марлинский, «что она коротка и рассказана с видом простодушия».

С таким же видом простодушия жил Крылов. Он никого не обижал, со всеми был вежлив, не говорил резких слов, соглашался, не спорил, помалкивал. Его считали покладистым, добрым, ленивым, — пусть. Зачем ему спорить? Но когда его попытались обидеть, он ответил басенкой «Лев и Комар». Он не грозил, не возмущался, не кричал — нет, он мудро напоминал всем:

    Бессильному не смейся,             И слабого обидеть не моги!Мстят сильно иногда бессильные враги;Так слишком на свою ты силу не надейся.

Это напоминание относилось к врагам и недругам не одного только Крылова.

Иван Андреевич помнил обиды и умел на них ответить. Басней «Осел и Соловей» он ответил одному знатному вельможе, который, благосклонно выслушав артистическое чтение Ивана Андреевича, глубокомысленно заметил: «Это хорошо; но почему вы не переводите так, как Иван Иванович Дмитриев?» Крылов оторопел от неожиданности. Критика этого вельможи походила на глупую критику «низкого врага талантов», журналиста Каченовского, но Иван Андреевич с христианской скромностью ответил: «Не умею, ваше превосходительство», а придя домой, записал в своей тетрадке басенный ответ вельможе так же, как запомнил он нападки Каченовского и ответил на них убийственной басней «Свинья».

Но Иван Андреевич сдерживал себя, исправлял свой характер. Он отвыкал от вспыльчивости, от скорых решений, от способности мгновенно зажечься новой мыслью и, ухватившись за нее, нестись напролом.

Так было и с публикацией новых басен. Успех первой книги вызвал не поток новых произведений, а полное молчание. В течение целого года он не опубликовал ни одной новой басни. Редакции журналов упрашивали Ивана Андреевича порадовать их хотя бы одной басенкой. Он отговаривался недосугом, службой, ленью. И жизнь его на людях была действительно заполнена пустяками.

А дома он попрежнему работал над своими произведениями так, как никто из тогдашних русских писателей. Он не торопился обнародовать свои сочинения, памятуя, что лучше сделать меньше, но хорошо. Работа над баснями вынудила его оставить службу на Монетном дворе. Только в следующем, 1811 году Иван Андреевич решился отдать свои новые произведения на суд читателя.

Вторая книга имела не меньший успех, чем первая. И среди новых басен была басня «Листы и Корни», в которой автор сравнивал народ с корнями могучего дерева. Листья шумели о том, что они «краса долины всей» и что дерево только им обязано своей славой: ведь благодаря им оно было так величаво, так радовало глаз своей пышной красой, давало спасительную тень страннику и приют соловьям. Хвастливую речь листьев перебил глухой голос: «Примолвить можно бы спасибо тут и нам». И когда возмущенные листья спросили: «Кто смеет говорить столь нагло и надменно? Вы кто такие там, что дерзко так считаться с нами стали?»

                  «Мы те», —          Им снизу отвечали: —         «Которые здесь, роясь в темноте,         Питаем вас. Ужель не узнаете?Мы — корни дерева, на коем вы цветете.         Красуйтесь в добрый час!Да только помните ту разницу меж нас,Что с новою весной лист новый народится;         А если корень иссушится, —         Не станет дерева, ни вас».

Можно ли более ярко выразить вечную истину: правители приходят и уходят, а народ остается?