Юрий Терапиано - «Встречи»

Худощавый, слегка горбившийся, весь какой-то легкий и хрупкий, с тонким выразительным лицом, Штейгер производил впечатление незащищенности, обреченности. У него был туберкулез в тяжелой, безнадежной форме, он постоянно должен был или лежать в санатории или жить на юге — в Ницце он провел несколько лет. Несмотря на свою болезнь, Штейгер вовсе не был в стороне от жизни, он живо интересовался всем и по характеру своему отнюдь не мрачному, любил жизнь и шутки и веселье. В первые годы, когда мы все с ним познакомились, в нем было много юношеского энтузиазма; он с увлечением вел литературные разговоры и даже увлекался политикой — был каким-то «должностным лицом» в партии младороссов.

Редкий случай в литературных кругах — у Штейгера, насколько я знаю, никогда не было врагов и никто не говорил о нем дурно. И в то же время Штейгер вовсе не был безличным, соглашавшимся со всеми, какими обыкновенно бывают люди, которых «все любят». У него было свое миросозерцание, на котором он очень настаивал, свои политические убеждения — пусть еще юношеские, — было «свое лицо».

Во время последней войны, совсем уже больной, в Швейцарии, он нашел в себе силу сделаться журналистом, вел активную борьбу с гитлеровской пропагандой — настолько, что немцы занесли его в список подлежавших уничтожению лиц, беспокоился о своих друзьях, находившихся в оккупированной Франции, остро переживал все тогдашние события.

Издательство «Рифма» поступило правильно, начав свою серию книг парижских поэтов с книги Штейгера. Поэзия Штейгера является весьма характерной для поэтической атмосферы, создавшейся в Париже в тридцатых годах. Есть много способов для подхода к творчеству того или иного поэта. Самое важное для меня — это наличие «своего голоса», личной, всегда неповторимой манеры видеть и ощущать. Среди множества сборников стихов, порой стоящих на высоком техническом уровне, я ищу и отмечаю тех немногих поэтов, которые дают нам не умелые перепевы прежнего, не формальное, пусть виртуозное, мастерство, но имеющих личную манеру, т. е. что-либо прибавляющих от себя к тому, что до них уже найдено.

Анатолий Штейгер был одним из таких немногих.

Он принадлежит к типу поэтов «с коротким дыханием», диапазон его не широк, но голос на редкость чистый и подлинный.

Штейгер сдержан, точен, глубок и правдив.

Если говорить о поэтической преемственности, нужно назвать имена поэтов петербургской школы: Иннокентия Анненского, Анны Ахматовой, Георгия Иванова.

Эти влияния Штейгер сумел претворить по своему. Уже в «Неблагодарности» он находит вполне самостоятельные приемы, свои собственные, ему лишь одному присущие интонации:

Настанет срок (не сразу, не сейчас,Не завтра, не на будущей неделе),Но он, увы, настанет этот час, —И ты вдруг сядешь ночью на постелиИ правду всю увидишь без прикрасИ жизнь — какой она на самом деле…

Штейгер искал «правды без прикрас», строго проверял свое отношение к жизни, к любви, к смерти и к религии. Он не мог удовлетворяться «приблизительными словами» и стремился выразить то подлинное, ради которого стоит жить и стоит писать. Поэтому короткие, лишенные всякой искусственности, сдержанные и как бы умышленно приглушенные строфы стихов Штейгера обладают внутренней убедительностью. Его прием отступлений, его манера порой вдруг, как бы на полуслове, обрывать строку — когда он чувствует, что говорить дальше было бы претенциозно или внутренне нецеломудренно, — составляют «открытие», — еще при жизни Штейгера некоторые поэты старались воспроизводить его приемы. Как пример «обрывающегося стихотворения», процитирую одно из таких:

До того, как в зеленый дымСолнце канет и сумрак ляжет,Мы о лете еще твердим.Только скоро нам правду скажетОсень голосом ледяным…

Выразительность этого стихотворения основана на безошибочно найденном моменте, когда нужно остановиться, замолчать.

Штейгера нельзя назвать поэтом отвлеченным, уходящим от жизни, напротив, несмотря на свою кажущуюся уединенность, он связан с окружающей жизнью, принимает ее, хотя и видит непрочность и ненужность всяких «возвышающих обманов».

Обману или самообману поэт предпочитает правду, как бы страшна и горька она ни была. В отношении к смерти (Штейгер по опыту знал, как страшно стоять на краю гибели) он стремится сохранить трезвое отношение. Модная в свое время в Париже тема «литературного умирания», риторически-лживая игра со смертью в стихах, которой занимались тогда, да и сейчас еще занимаются некоторые поэты, отталкивала Штейгера. Далекий от всякой позы и желанья щеголять своим подлинным неблагополучием, он не скрывал, что любит жизнь, и говорил в своих стихах о смерти, как о неизбежном, трудном часе.

Какая сила любви в коротком и, на первый взгляд, даже не ярком стихотворении, которым сам Штейгер закончил составленный им перед смертью сборник стихов «Дважды два — четыре», изданный потом «Рифмой»: это стихотворение, в его представлении, вероятно было выражением «самого главного», последним словом:

У нас не спросят: вы грешили?Нас спросят лишь: любили ль вы?Не поднимая головы,Мы скажем горько: — Да, увы,Любили… как еще любили!..

А. С. Штейгер скончался в Швейцарии 24 октября 1944 года.

Юрий Мандельштам

Первые его стихи появились в сборнике, изданном Союзом Молодых Поэтов и Писателей в 1929 году.

Последние критические статьи в «Возрождении», где после смерти В. Ходасевича, Ю. Мандельштам вел критический отдел, напечатаны незадолго до оккупации Франции немцами в 1940 году.

Юрий Владимирович Мандельштам погиб «где-то в Германии», куда был отправлен в 1943 году, на тридцать пятом году жизни.

Литературная деятельность его длилась 11 лет, затем — молчание в первые годы оккупации, арест, лагеря, ссылка.

Ю. Мандельштам родился в Москве 25 сентября 1908 года. Еще ребенком он выехал с родителями из России, окончил в Париже русскую гимназию в 1925 году и филологический факультет Сорбонны в 1929.

Во время первой встречи с ним — мы познакомились на литературном собрании, я спросил его, что он делает. — «Сегодня я как раз окончил Сорбонну», — ответил Мандельштам. Перед ним открывалась научная карьера, но он чувствовал призвание к литературе, к русской литературе, к русской поэзии, хотя, как большинство своих сверстников, воспринял французскую культуру и очень хорошо знал французский язык. Впрочем, почти так же хорошо он знал немецкий, свободно читал по-английски и еще будучи в гимназии прочел в подлинниках классиков на этих языках.