Воспоминания военного министра - Владимир Александрович Сухомлинов
Арестов произведено было много. Отдано было приказание, чтобы у нижних чинов, возвращавшихся с винтовками в казармы, проверялись стволы, и арестовывали только тех, у кого оказывался в дуле пороховой нагар, как признак того, что этот солдат стрелял.
Следствие велось энергично. Состоялся суд, и к смертной казни приговорено было одиннадцать человек. Приведением приговора в исполнение, этим апофеозом саперной трагедии, завершился первый опыт вооруженного восстания.
Чем ближе подходил конец маньчжурской кампании, когда масса раненых и больных, равно как и дезертиров, возвращалась домой, тем труднее становилась задача поддержания надлежащей дисциплины в гарнизонах с ослабленным донельзя командным составом.
Благодаря системе пополнения рядов Маньчжурской армии возвращавшиеся к своим частям нижние чины играли роль своего рода инфекции. С побывавшими на войне солдатами, и в особенности с вернувшимися со знаками отличия, вообще справиться было труднее, нежели с нижними чинами мирного времени.
Первые серьезные выступления в моем округе стали проявляться в течение 1906 года, когда частью деморализованные полевые войска начали прибывать оборванными, голодными, павшими духом из-за неудач и утомленными. Они являлись благоприятной почвой для революционной пропаганды, в разных местах возникшей и стремившейся непосредственно к ниспровержению монархической власти. Армия заражалась политикой. Судить об этом отчасти можно было по 10-му армейскому корпусу в Харькове. Развал не во всех полках был одинаков. Прежде всего нарушен был порядок в Тамбовском пехотном полку. Поэтому я лично посетил именно этот полк, и, как ни тяжело мне было, привет полку по поводу его возвращения домой вышел не очень для него радостный.
24 марта 1906 года я отправился в Харьков. Объехав батальоны по фронту и в обычной форме пожелав им благополучного возвращения на родину, я перешел затем к острой филиппике: указал им на то, что радоваться возвращению домой имеют право только те, которые до последней минуты останутся вне подозрения в нарушении ими присяги, принесенной под сенью полкового знамени. С начальствующим персоналом мне пришлось говорить еще определеннее и строже, в силу того, как метко выражался Драгомиров, что в таких случаях «рыба гниет прежде всего с головы».
Глава XIV
Клейгельс в роли генерал-губернатора
С уходом Драгомирова состоялось опять разделение ведомств – военного и гражданского. Я вступил в исполнение обязанностей командующего войсками, а через некоторое время генерал Клейгельс, петербургский градоначальник, назначен был киевским, подольским и волынским генерал-губернатором.
Меня же не утверждали даже в должности, потому, как позднее выяснилось, что это место предназначалось для генерала Куропаткина по окончании войны с Японией. После благоприятного исхода этой кампании он объединил бы обе должности. Меня предполагали назначить в Варшаву, а Клейгельса – лишь временно генерал-губернатором, в каковой должности он принес массу вреда. Но судьба решила иначе.
Дом командующего войсками, в котором я поселился с новым назначением, выстроили по плану такой замечательной хозяйки, как Софья Абрамовна Драгомирова. Семья у Михаила Ивановича была большая, и для всех имелся на втором этаже свой угол. Для удобного сообщения существовала подъемная машина, необходимость которой вызывалась раной в колено, полученной Михаилом Ивановичем на Шипке во время турецкой кампании. В нижнем этаже находились большая зала, гостиные, столовая, приемная, кабинет и гардеробная комната, ванная.
Вся усадьба занимала семь десятин, большей частью занятых фруктовым садом; в последнем было огромное дерево грецкого ореха, дававшее несколько пудов крупных плодов. Две кухни, зимняя и летняя, последняя в отдельном здании, прачечная, конюшня, сараи, парники, оранжерея и вся совокупность хозяйственных построек в Липках, среди зелени, превращали дом командующего в настоящую загородную усадьбу.
На окраине ее находился овраг, в котором было несколько ключей. Это дало мне мысль запрудить его. Возведена была прочная плотина, и получился глубокий пруд, в целую десятину, с двумя островками. Купальня, пристань для двух лодок, домик с двумя черными лебедями на пруду, в который пущено было много рыбы, павильон для трапез в саду и фонтан перед ним дополняли впечатление о жизни вне города.
Действительно, никакой дачи не требовалось, так как в обычные летом жаркие дни в Киеве в усадьбе дышалось хорошо. Рыбное население пруда так расплодилось, что завелись даже хищные желтые крысы, охотившиеся на карпов. Жили они в норках по берегу и свободно плавали, имея перепонки на лапках, как у плавающих птиц.
Для меня получалась двойная охота: из «монтекристо»[19] на крыс и на удочку на карпов, отдельные экземпляры которых доходили уже до 10 фунтов веса.
Генерал Клейгельс жил недалеко от моей усадьбы, в генерал-губернаторском доме, на Институтской улице. В нем была домашняя церковь и громадная зала для больших балов. Старинной постройки дом этот был значительно больше моего, но с садом небольших размеров, состоящим из многолетних лип.
* * *
С Николаем Васильевичем Клейгельсом мы были однокашники по Николаевскому кавалерийскому училищу и сослуживцы по Офицерской кавалерийской школе. Камнем на сердце было у меня сознание, что я мог считать себя виновником его блестящей карьеры. Не посоветуй я ему принять предложенную Гурко должность варшавского полицмейстера – не был бы он никогда петербургским градоначальником, а затем генерал-губернатором в Киеве.
Последнее назначение вызвало массу толков и волнений, ибо вообще было известно, что точка зрения Клейгельса по части обогащения была небезупречна. О его большой опытности в деле торговли лошадьми уже было упомянуто. При утверждении постройки Троицкого моста за фирмой «Батиньоль» много миллионов пришлось на его долю. По-видимому, императрица Мария Феодоровна ему особенно покровительствовала. Крупная, импозантная фигура Клейгельса не соответствовала его внутренним качествам – мелкого, тщеславного человека.
В силу нашего с ним продолжительного знакомства свойства и характер его мне были хорошо известны, что часто давало возможность, когда я бывал в Киеве, избегать и предупреждать недоразумения. Мое знакомство с чинами канцелярии генерал-губернатора еще при Драгомирове облегчало эту задачу.
На торжественных богослужениях он подходил первым к кресту, хотя на парадах войск я был первым лицом, а Клейгельс – почетным у меня гостем. Однако во всех китайских церемониях вообще мы были корректны и публику нашими раздорами в соблазн не вводили.
Когда же я узнавал о каком-нибудь готовившемся со стороны генерал-губернатора faux pas[20], то шел к нему по-товарищески и, не стесняясь, объяснял Николаю Васильевичу, что из этого может получиться.
С немалым генерал-губернаторским авторитетом он выслушивал меня, но в конце
