Как я стал собой. Воспоминания - Ирвин Ялом
Я наслаждался своими тремя годами ординатуры. С самого начала у каждого ординатора была клиническая нагрузка – вести стационарную палату, а также встречаться с рядом амбулаторных пациентов. И обстановка и сотрудники Хопкинса были проникнуты типично южным духом благовоспитанности, который теперь воспринимается как нечто старомодное.
Психиатрическое отделение, Фиппс-Клиник, включавшее шесть палат стационара и амбулаторное отделение, открылось в 1912 году. Тогда его главой был Адольф Мейер, преемником которого в 1940 году стал Джон Уайтхорн. Четырехэтажное здание из красного кирпича имело вид солидный и исполненный достоинства; лифтер был неизменно обходителен и приветлив. А медсестры, как молодые, так и пожилые, вскакивали с места, стоило зайти в их комнату любому врачу – ах, какое это было времечко!
Хотя сотни пациентов в моей памяти не сохранились, многих своих первых пациентов в Хопкинсе я помню со сверхъестественной ясностью. Среди них – Сара Б., жена техасского нефтяного магната, которая пробыла в больнице несколько месяцев с кататонической шизофренией. Она не произносила ни слова и часто застывала в одной позе на несколько часов. Моя работа с ней была целиком и полностью интуитивной: супервизоры ничем особо помочь не могли, поскольку никто не знал, как лечить таких пациентов, – считалось, что до них невозможно достучаться.
Я старался встречаться с ней ежедневно, не менее чем по пятнадцать минут, в моем маленьком кабинете, расположенном в длинном коридоре сразу за ее палатой. Сара пробыла совершенно немой не один месяц, и поскольку она никогда не реагировала на вопросы ни словом, ни жестом, все беседы вел я сам. Я рассказывал ей о своем дне, зачитывал газетные заголовки, делился своими мыслями по поводу групповых встреч в палате, говорил о проблемах, которые я исследовал в своем личном анализе, и о книгах, которые читал. Иногда ее губы шевелились, но с них не слетало ни звука; выражение лица никогда не менялось, а взгляд больших, жалобных голубых глаз оставался прикованным к моему лицу.
А потом однажды, когда я разглагольствовал о погоде, она внезапно поднялась, подошла ко мне и крепко поцеловала прямо в губы. Я был ошарашен, не знал, что сказать, но сумел сохранить самообладание – и, поразмыслив вслух о возможных причинах этого поцелуя, сопроводил Сару обратно в палату, а потом помчался в кабинет своего супервизора, чтобы обсудить этот инцидент. Единственное, в чем я не признался супервизору, – что поцелуй доставил мне немалое удовольствие: Сара была привлекательной женщиной, и прикосновение ее губ меня возбудило, но я ни на миг не забыл, что мое дело – лечить ее.
После этого еще несколько недель все шло как прежде, пока я не решил попробовать курс лечения пакаталом, новым общим транквилизатором, который только-только вышел на рынок (сейчас от него уже давно отказались). К всеобщему удивлению, не прошло и недели, как Сара стала другим человеком, начала разговаривать и, как правило, довольно связно. Сидя в моем кабинете, мы подробно обсуждали стресс в ее жизни до болезни, и в какой-то момент я сказал о своих чувствах по поводу наших встреч в ее период безмолвия и о своих сомнениях насчет того, давал ли я ей что-то во время этих сеансов.
– О нет, доктор Ялом! Вы зря сомневались, – ответила она. – Пусть вам так не кажется. Все это время вы были для меня как хлеб насущный.
Я был для нее как хлеб насущный. Эти слова и этот момент остались со мной навсегда. Это воспоминание часто приходит, когда я сижу наедине с пациентом, не представляя, что происходит, не в состоянии сделать никаких полезных или осмысленных замечаний. Тогда я думаю о милой Саре Б. и напоминаю себе, что присутствие, расспросы и внимание психотерапевта могут оказывать поддержку пациенту такими способами, которых мы даже не представляем.
Я начал ходить на еженедельные семинары Джерома Франка, доктора медицины и доктора наук, еще одного постоянного профессора Университета Хопкинса, который, как и доктор Уайтхорн, был эмпириком, и убедить его в чем-то можно было только логикой и доказательствами. Он научил меня двум важным вещам: основам исследовательской методологии и фундаментальным принципам групповой психотерапии.
В то время групповая терапия пребывала во младенчестве, и доктор Франк написал одну из немногих хороших книг по этой теме. Каждую неделю ординаторы – ввосьмером, склонившись друг к другу головами – наблюдали его работу с группой амбулаторных больных сквозь одно из первых использованных в таком назначении двусторонних наблюдательных зеркал, очень небольшого размера. После встречи группы мы садились с доктором Франком и обсуждали сеанс. Я счел групповое наблюдение настолько ценным форматом, что спустя годы стал использовать его, когда сам преподавал групповую терапию.
Я продолжал наблюдать эту группу каждую неделю еще долго после того, как другие ординаторы завершили курс. К концу года доктор Франк попросил меня вести группу в его отсутствие.
С самого начала мне очень понравилось работать с группами. Было очевидно, что терапевтическая группа позволяет своим членам давать и получать ценную обратную связь насчет их социальных «я». Группа казалась мне уникальной и плодотворной ситуацией для роста, в которой члены группы могли исследовать и выражать разные стороны своих личностей и видеть свое поведение отраженным в реакции других участников. Где еще человек мог обменяться такой честной и конструктивной обратной связью с группой надежных партнеров, находящихся в равных условиях?
В амбулаторной группе психотерапии было всего несколько основных правил: помимо полной конфиденциальности, ее члены брали на себя обязательство прийти на следующую встречу, общаться открыто и не встречаться друг с другом вне группы. Я помню, как завидовал пациентам и жалел, что не могу сам участвовать в такой группе в качестве ее члена.
В отличие от доктора Уайтхорна, доктор Франк был человеком сердечным и контактным – к концу моего первого года он предложил мне называть его Джерри. Он был превосходным учителем и прекрасным человеком, подававшим пример порядочности, профессиональной компетентности и исследовательской любознательности. Мы поддерживали контакт и после того, как я покинул Хопкинс, и встречались всякий раз, как он приезжал в Калифорнию. Однажды наши семьи даже провели вместе неделю на Ямайке.
В старости у него возникли тяжелые проблемы с памятью, и я навещал его в пансионате для престарелых, когда бывал на Восточном побережье. Во время нашей последней встречи
