Алексей Будберг - Дневник белогвардейца

Интересно будет дожить до того, когда история разберется в событиях последних дней и выяснить, кто виноват в том, что нас слопали без остатка товарищи большевики, еще так недавно quantite negligeable. Неужели же не было иного, менее чреватого своими последствиями исхода?

Ведь и большевики не могут стать действенной и реальной властью; они могут держаться только посулами мира и разных жирных подачек; но ведь посулам придет конец.

Что будет со страной с 180 миллионами населения, без власти и в том состоянии полного государственного и военного разложения, остановить которое уже никто не в силах. Над всем этим висит развалившаяся совершенно 12 миллионная армия без начальников и без дисциплины, не слушающая ничьих приказаний, не желающая воевать и обуреваемая одним только стремлением, поскорей уйти домой.

 Утром вызвали в Двинск на совещание старших начальников; все, что нам осталось, это совещаться, болтать и разъезжаться, убедившись еще раз в полной нашей импотентности. Болдырев настроен решительно, требовал от нас сопротивления всяким уступкам и сохранения наших прав. Не понимаю, к чему все эти сотрясения воздуха; ведь, господин Болдырев знает отлично, что сам он ни одного распоряжения отдать не может, и что его согласия на уступки давно уже никто не спрашивает; он знает точно также, что от его и наших прав остались только жалкие отрепья. Если он хочет продолжать рядиться в эти отрепья, то ему это еще возможно, так как он во время вывел, из Двинска все ненадежные части и сосредоточил туда ударников и более сохранившиеся конные части.

Но и им он уже бессилен что либо приказать, ибо и эти части заявили, что выступать активно и усмирять они не будут. Ну, а что будем делать мы среди своих давно вышедших из всякого повиновения частей? Заявлять протесты, но кому и для чего; разве протесты способны хоть на иоту помочь делу. Ведь только очень скорбные главой или же зашибленные мамкой идеалисты могут верить в то, что существуют какие-то "революционные" порядки, "революционная" дисциплина; все это существует, да и то очень относительно, в подпольный период революции, а когда она победила, то всему этому наступает конец - всякому хочется вознаградить себя за долгое воздержание и посуществовать и вне порядка, и вне дисциплины.

Лично я настроен чрезвычайно пессимистически и впереди кроме мрака, освещенного заревом великих пожаров и оглашаемого воплями великих убийств, ничего не вижу и не слышу. Сознаю, что это не 1906 год (как думают многие) и что уже нет возврата после того смертельного прыжка в бездну революции, которую больная Россия сделала восемь месяцев тому назад.

Те судорожные усилия, которые делаем и мы, носители старых идеалов, и те революционные гастролеры-правители, которых судьба заставила понять, что разрушать это одно, а охранять и создавать другое, - все это мгновенные задержки, бессильные остановить произошедший обвал.

С точки зрения сегодняшнего дня еще можно тешить себя какими-то иллюзиями, как то делает наш командарм; но если смотреть на все то, что происходить сейчас и в армиях, и во всей стране, то это суть первые буквы великой и ужасной главы новой истории человеческого рода.

На розовые и геройские речи Болдырева три командира корпуса (14, 27 и 45) еще раз доложили ему обстановку в их частях и современное положение начальников. Ведь сейчас в армии нет никакой уже власти; вчера наибольшевистский армейский комиссар товарищ Собакин отправился уговаривать товарищей Переяславцев... только разведчики спасли его от утопления в Двине, куда его потащили уговариваемые. И после этого бунтующий полк пришел и расположился в Двинске, бросив боевой участок и наплевав на все приказы самых наиреволюционных лиц и учреждений.

Товарищи заявили, что воевать не хотят и не будут, они желают мира, все равно на каких условиях, и желают идти домой делить землю, фабрики и наслаждаться завоеваниями революции. "На кой черт эта революция, если тут убьют и ничем от нее не поживишься", сказал вчера на корпусном совещании депутат от 479 полка и в этих словах, одобрительно принятых двумя сотнями присутствовавших, сказалась вся идеология солдатских масс.

Сейчас массы относительно спокойны, так как им обещан мир и война de facto уже прекратилась; добрая половина даже перестала теперь торопиться домой так как там и голодно, и холодно, и сахара нет, и жалованья не дают, да и работать придется. Сейчас все заботы солдат о продовольствии, и в этом отношении наш строевой авторитет стоить сейчас выше комиссарского, ибо солдаты понимают что тут нужны специальные знания и сноровки, который есть только у нас; но все же настроение островраждебное и как бы выжидательное; с разных частей фронта идут сведения о происшедших убийствах начальников. Пропаганда усиленно копается в прошлой деятельности начальствующих лиц, стараясь подкопаться под авторитет тех, кто еще сохранил какое-нибудь влияние.

Сегодня ночью едва успели спасти от солдатской расправы командующего 180 дивизии генерала Бурневича (заботливый и влюбленный в солдата начальник, бесстрашно храбрый, но не способный на уступки); штабные шоферы отказались его везти, и ему пришлось спасаться верхом; едва избег такой же участи и командующей 183 дивизией генерал Литот Литоцкий; очевидно, что это только первые цветочки.

В общем, на совещании узнали еще раз то же самое, что было известно уже давно, а именно, что армии уже нет, и что мы сами какое то недоразумение. Разъехались так, как расходятся к шлюпкам в момент крушения корабля.

Полученные из Петрограда и Москвы газеты рисуют картину всеобщей резни, начавшейся во многих местах России; инде режут большевиков, инде большевики истребляют всех инакомыслящих. Общее везде только то, что остановить резню и водворить порядок некому. В Москве по городу и Кремлю работает большевистская тяжелая артиллерия и пущены в ход даже восьмидюймовки. В Петрограде разгромлены все военные училища; говорят, что в Владимирском училище уцелело только четыре юнкера.

У нас в армии хлеба и сухарей на четыре дня, а затем никакого подвоза не предвидится; армия и интендантство заявили, что они бессильны что-либо сделать. Приказал корпусному интенданту вызвать к себе представителей местного еврейства и председателей волостных управ, рассказать им, что может угрожать местному населению, если в войсках вспыхнет голодный бунт, к предложить им продать нам по любой цене те скрытые запасы зерна, муки и картофеля, которые несомненно имеются у населения. Кое как наскребли муки на 2 дня, но дальше выяснилось полное бессилие управ что либо приказать, и тупое непонимание населением своих же собственных интересов.