Фредерик Мортон - Ротшильды. История династии могущественных финансистов

Амшель продолжил еще одну традицию отца – он поддерживал самые тесные связи с Гессенским домом. И если раньше Майер Амшель управлял финансами принца Уильяма, то теперь его сын, Амшель Майер, финансировал сына принца Уильяма. Амшель любил пройтись по улицам Франкфурта в своем любимом сюртуке, сшитом по образцу и подобию тех, что носили в гетто. Иногда он забредал в замок принца к завтраку или к обеду, и у его светлости всегда были наготове кошерные блюда для его друга-банкира.

«Они обедают совсем по-семейному со своими деловыми партнерами», – писал удивленный хроникер.

Другие немецкие принцы обращались к нему за помощью, или, грубо говоря, шли к банкиру с протянутой рукой. Амшель финансировал собрание Германской конфедерации во Франкфурте и таким образом, по словам первого министра финансов Конфедерации, «оплатил ее появление на свет». Этот гигант среди германских банкиров держал руку на пульсе каждой инвестиционной сделки к востоку от Рейна и к северу от Дуная. Сотни германских фабрик, заводов, железнодорожных линий и шоссейных дорог обязаны своим появлением тщательным подсчетам в бухгалтерских книгах Амшеля Майера в его штаб-квартире на франкфуртской улице Фаргассе.

Амшель жил, как ему и следовало, то есть по-княжески. Он был удостоен несчетным количеством самых разнообразных почетных титулов и званий, он был кавалером множества орденов, но носил только один – ленточку ордена Гессенского двора – и предпочитал, чтобы к нему обращались просто «господин барон». Все почетные иностранные гости Франкфурта, включая аккредитованных там дипломатов, относились к Амшелю с огромным почтением, они посещали его званые обеды. В свою очередь, все знатные и влиятельные особы считали за честь, если он принимал их приглашения на приемы и банкеты. Но Амшель не притрагивался к некошерной еде и не любил светской суеты.

«Странный человек этот Ротшильд, – писал о нем один из его знакомых, – типично восточные черты лица, манеры и привычки, соответствующие староеврейской традиции, шляпа всегда сдвинута на затылок, сюртук небрежно накинут на плечи… Он сидит на возвышении, как дервиш, среди снующих у его ног клерков и секретарей… его агенты низко склоняются перед ним… Но никому из них не позволено беседовать с хозяином о делах приватно. Все обсуждается гласно и открыто, как в старину при рейнских дворах».

Рабочий день Амшеля длился намного дольше, чем у его служащих, а отдыхал он гораздо меньше. Если он выбирался в театр, его почти всегда находил там курьер, прибывший во Франкфурт со срочным сообщением. Его могли разбудить среди ночи, потому что требовалось срочно ответить на депешу из Парижа, Лондона, Вены или Неаполя. Около его кровати стоял специальный столик, на котором он писал письма. Он был гением бизнеса, и поэтому ему не стоило труда мгновенно оценить любое деловое предложение, устное или письменное. В нескольких сжатых фразах он выражал свое мнение, которое потом уже никогда не менял. И ничто не могло заставить его изменить уже принятое решение.

В отличие от братьев он воспринимал свое богатство и могущество как бремя, которое нес с причудливым печальным аскетизмом. Вот что писал один из его современников: «Никогда не видел человека, настолько погруженного в печаль, как барон Ротшильд во время молитвы в синагоге в День искупления. Он бил себя в грудь и молил милости Господа. Часто во время страстной молитвы силы покидали его, и тогда на помощь приходили благоухающие растения из его садов, которые подносили ему к лицу. Он вдыхал целительный запах и снова погружался в нескончаемый молитвенный транс. В прежние годы он причинял себе боль и молил Господа нашего даровать ему ребенка, но мольбы его не были услышаны».

Бездетность. Вот камень преткновения, вот болевая точка, вот незаживающая рана. Амшеля тяготил его бездетный, лишенный любви брак. Главная из пяти ветвей могучего древа Ротшильдов, франкфуртская ветвь, не имела прямого продолжения.

Амшель хотел сына. Он молился, много и плодотворно трудился. Он ограничивал себя в удовольствиях и занимался благотворительностью. Ежегодно он тратил на благотворительные нужды свыше 20 000 гульденов, что в девять раз превышало годовой доход очень состоятельной семьи Гёте. Еврейский госпиталь во Франкфурте существовал за счет Амшеля, он же обеспечивал насущные потребности большинства бедных семейств гетто.

Кроме этого, он ежегодно раздавал значительные суммы в виде милостыни, когда пешком или в коляске направлялся в свой офис. Просители не оставляли Амшеля даже во время отдыха. Один из его гостей рассказывал, что во время обеда на стол перед Амшелем упало письмо, брошенное в окно, – просьба о помощи. Реакция Амшеля была чисто автоматической – он завернул золотую монету в полученный листок, бросил ее обратно в окно и приказал лакею узнать, достигла ли посылка адресата.

Но никакие добрые дела не могли растопить лоно его супруги – детей не было. Чего только не перепробовал Амшель, чтобы отвлечься от грустных мыслей. Сначала он решил изучать иностранные языки, на которых так бегло говорили его младшие братья. Эта попытка не увенчалась успехом – в его мозгу задерживались только цифры и молитвы. Затем он стал учиться верховой езде. Горожане прятали улыбки, когда встречали на улицах города Амшеля, неуклюже сидящего в седле. Это занятие он также забросил. Оставалась синагога – и сады. Его сады, изобилующие редчайшими деревьями и цветами, среди которых прогуливались олени и прочая живность. Здесь, по крайней мере, он мог взращивать молодую поросль. Здесь, в своих садах, он принимал молодого прусского дипломата, ставшего впоследствии железным канцлером Германии, Отто фон Бисмарка.

В 1851 году Бисмарк был назначен представителем Пруссии на встрече Конфедерации во Франкфурте. Острый взгляд Амшеля немедленно отличил этого новичка в толпе дипломатов и чиновников. Молодой человек был в том возрасте, в котором мог быть и его неродившийся сын. Вскоре Бисмарк получил от Амшеля приглашение посетить его дом. Однако часы приема у франкфуртского Ротшильда были расписаны на много дней вперед, поэтому визит должен был состояться по прошествии длительного времени. В ответ Бисмарк написал, что с радостью принимает приглашение и непременно предстанет перед господином бароном, если доживет до назначенного для приема часа.

Реакция знаменитого еврея приятно поразила молодого Бисмарка, о чем свидетельствует его письмо жене:

«Мой ответ поразил барона Ротшильда. Он спрашивал всех и каждого: «Почему он может не дожить? Почему он может умереть? Он молодой и сильный!..» Мне понравился барон, потому что, будучи старым торговцем-евреем, он и не претендует быть ничем другим. Он крайне ортодоксален и на своих званых обедах никогда не прикасается к некошерным блюдам.