Борис Горбатов - Непокоренные
Степан шел полевой дорожкой меж массивов осыпающейся ольховатской ржи и всю дорогу весело ругал себя:
"Чиновник ты! Цыплякову поверил, а в народе усомнился, чернильная твоя душа? Вот он, народ - непокорный, могучий. Бюрократ ты, кресло потертое! Не молчит он - звенит! Как сухое дерево, звенит ненавистью, по искре тоскует. А тебя, бумажная твоя душа, сюда спичкой и поставили. Да нет, не спичкой! Спичка чиркнула и погасла. Кремнем. Кремнем должен ты быть, Степан Яценко, чертова твоя душа! Чтоб от тебя искры летели и раздувалось пламя народной мести".
Обо всем этом и рассказал Степан Вале, когда они наконец встретились.
Они проговорили всю ночь.
У Вали тоже был ворох вестей для Степана.
- От Максима приходил человек, - сказала она.
- От Максима? - обрадовался он. Максим, как и он, был поставлен обкомом для работы в подполье. - Ну, что Максим?
- Пока жив! - улыбнулась Валя. - Большие дела у него! Шахтерских отрядов несколько... Три комсомольских...
- Вот как! - даже позавидовал Степан. - Это хорошо.
- Приходили от Ивана Петровича...
- Ну, ну?
- Толком ничего не сказали. Видно, меня опасаются. Но явку дали. Иван Петрович просит передать - у него в хозяйстве урожай сам-семеро...
- А-а! - усмехнулся Степан. - Иван Петрович всегда был мужик агротехнический! Ишь уродило как!
- Ну, это все вести от людей, тебе известных. А есть и от неизвестных. Никому не известных.
Степан не понял.
- То есть как?
- В Вельске кто-то красный флаг поднял на парашютной вышке. Целый день висел. Немцы боялись - заминировано. Об этом флаге только и говорят вокруг!
- Кто же флаг поднял?
- Никто не знает! Я же тебе говорю: никому не известные люди.
- Этих неизвестных людей надо найти.
- Немцы тоже ищут...
- Ну, немцы могут и не найти, - засмеялся Степан, - а нам своих не найти совестно.
- Потом у нас - в нашем городе - тоже событие, - продолжала Валя.
- Что у нас? - всполошился Степан. Он любил свой город, гордился им и всякую весть о нем встречал ревниво.
- Немцы на главной улице каждый день сводку вывешивают. Народ читает, кто верит, кто нет, но у всех - уныние. И вот стала каждый день под немецкой сводкой появляться другая. Понимаешь? Написано детским почерком. На листке школьной тетради. Чернилами. И даже, - улыбнулась она, - с кляксами...
- Что же в этих листках? - недоумевая, спросил Степан.
- Опровержение! Какой-то малыш каждый день - заметь, каждый день! опровергает Гитлера: "Не верьте Гитлеру - все, собака, врет. Я слушал радио. Наши не отдали Сталинград. Наши не отдали Баку". Немцы срывают эти листки, ищут виновника, а ничего сделать не могут. Опровергает малыш Гитлера каждый день, и Гитлер с ним справиться не может! Об этом весь город говорит.
- Кто ж он? - взволнованно спросил Степан.
- Никто не знает. Может быть, кто-нибудь из моих малышей...
Степан удивленно посмотрел на нее, не понял. Потом сообразил, что она говорит о своих школьниках. Он всегда забывал о том, что она не только жена.
- Да, может быть, кто-нибудь из твоих мальчиков... - сказал он, извиняясь за свою забывчивость.
- И я все думаю: кто? - продолжала Валя, сияя влажными глазами. - Это кто-нибудь из наших радиолюбителей. Но в седьмом классе все мальчики увлекаются радио. И я не знаю - кто. Иногда мне кажется, что это Миша... А иногда, что это Сережа...
Степан молча слушал ее.
- Сколько их таких, - задумчиво продолжала она, - мальчиков, девушек, стариков, подымающихся в одиночку. По приказу своей совести.
- Найдем! - горячо сказал Степан. - Мы будем строить, Валя, наше подполье, как строят пороховой погреб, - осторожно и основательно.
И он стал строить подполье, как пороховой погреб.
Появились связи, отряды, явки, люди, цепочка людей, знавших только правого да левого соседа. Степан знал их всех, и земля, казавшаяся ему после ухода наших войск мертвой, задушенной, сейчас ожила, населилась людьми, готовыми к борьбе.
К Степану часто приходили связные от партизан, от подпольных групп; приходили и с Большой земли, чаще всего девушки.
- И вам не страшно, дивчата? - спрашивал он, искренне удивляясь.
Некоторые обижались. Другие задорно отвечали:
- А чего же бояться на своей земле?
Стали действовать отряды Максима. Запылали немецкие казармы, полетели под откос поезда. Тихие ночи озарялись пламенем малых, но жестоких битв в тылу.
Немцы ответили виселицами. Где-то ждала виселица и Степана. О нем уже знали. Его искали. Но он не думал теперь о смерти. Он снова чувствовал себя хозяином на своей земле.
Да, он здесь был хозяином, а не бургомистры и гаулейтеры. Ему вручили свою душу люди, его приказов слушались, даже и не зная его. И он ощущал себя сейчас, как и раньше, хозяином, военачальником, вожаком, а чаще всего приказчиком народной души. Душеприказчиком. Ему мертвые завещали ненависть. Ему живые вверили свои надежды. Качающиеся на виселицах товарищи поручили ему месть за них.
У него было теперь большое "хозяйство", куда более сложное и богатое, чем раньше; все это хозяйство надо было держать в памяти, ничего не доверяя бумаге. Он должен был помнить имена и адреса, даты и сроки, поступки и планы, черты лиц и свойства характеров, выражение глаз каждого человека в минуту опасности. Он должен был знать, кому можно верить целиком, кому наполовину, кому нельзя совсем. Кого надо ободрить, кого отругать, кого обнадежить, с кем помечтать вместе, а кого при первом же случае уничтожить, как Иуду.
На дорогах своих скитаний, - а бродил он все время, то один, то с Валей, - ему встречались тысячи людей. У случайных костров люди говорят откровенно. Он прислушивался.
Старики тосковали по оружию. Молодые парни, бежавшие от невольничьего плена, открыто спрашивали путь к партизанам. Он присматривался к ним. Одним отвечал, пожимая плечами:
- Та хто его знает! Як бы я знав, той сам бы пишов...
Других отводил в сторону, давал безобидный адресок - первое и простое звено длинной цепочки.
Потом он узнавал в отрядах своих крестников.
- Ну, как? - спрашивал он.
- Та ничего! Воюем! - браво отвечали хлопцы.
Ночи в партизанском отряде были для Степана и счастьем и отдыхом. Здесь он был у своих. Здесь, на малой советской земле, или - как у шахтеров - даже под землей, в забытой шахте, он чувствовал себя легко и привольно. Можно было спину разогнуть. Можно было маску скинуть. Можно было вольно засмеяться, назвать человека дорогим именем "товарищ".
Но засиживаться здесь ему было нельзя. Его ждала стонущая, мятущаяся земля, - без него она сиротела.
- Может, на дело меня возьмете? - упрашивал он командира партизанского отряда. - Что ж это я? И моста не взорвал, и гранаты не кинул. Придут наши, и похвалиться нечем.
